Ледария. Кровь и клятва
Шрифт:
Симель оглядела толпу и вовремя отвернулась, чтобы не встретиться взглядом с Кормаком. Хор взял высокую ноту и под самым куполом, отражаясь от стен, затрепетало эхо. Низкие голоса одной половины хора нараспев произнесли следующую строку, другая подхватила последние слова, и молитва как будто взлетела к небесам сквозь камень стен.
Священник возвысил голос:
— Мое имя было в вечности, мое имя останется в ваших сердцах… Пронеси свою жизнь сквозь меня, открой мне душу свою… Обрати взор свой к небу, к Обители моей, и знай — я смотрю на тебя… Вознеси молитву души своей и знай — я слышу тебя…
Симель
— Восхвалим бога Единого! Восхвалим Его доброту и прощение! То, что дал Он нам, и то, что даст в Покое!
Симель бочком двинулась к дверям и ей показалось, что глаза священника неодобрительно сверкнули из-под прикрытых век. Ну, что ж, Моления могут продолжаться и без нее, а помощь королю важнее, что бы ни сказал по этому поводу отец Бреттани.
— Это просто восхитительно! — Симель не могла отвести взгляд от подноса, уставленного десятком невиданных блюд. В бывшей комнатке камердинера, а ныне заставленной горелками и колбами лекарской, аромат жареного мяса перебивал крепкий запах полыни. Несколько лекарей трапезничали без отрыва от дел.
Сегодня безусловно один из великих праздников, но ведь они остались без главного повара, кто же из подручных мастеров так долго прятал свой талант? Видимо, этот вопрос был написан у Симели на лице, потому что Эшен, колоритный островитянин в пестрых шароварах, созвучно ее мыслям произнес:
— Говорят, на кухне наняли нового повара со стороны. Очень кстати к Сошествию.
Симель сглотнула, пытаясь сдержать бурчание в животе: в день Сошествия завтракать и обедать было запрещено, и она чувствовала дикий голод.
— Еще вчера говорили, что никого не возьмут, пока наши повара не попробуют свои силы. Не хочу быть жестокой, но сейчас мне все равно, что с ними сталось, — она обнаружила, что сжимает в руке вилку.
— Прошу, — Эшен улыбнулся и сделал приглашающий жест в сторону подноса. Пока Симель орудовала ножом над нежным сочным мясом, он приладил над огнем небольшой котелок и продолжил, не глядя в ее сторону. — Мне кажется, отвар, который вы готовили на той неделе, был очень хорош и лишь поэтому королю стало лучше. Пожалуйста, повторите его еще несколько раз, и попросим наших друзей повременить с другими опытами.
Симель заметила косые взгляды лекарей и горько усмехнулась:
— Вам не повлиять на них, господин дон Бар. Мне кажется, всех здесь больше занимает свое искусство, нежели чужое здоровье.
Маленький смуглый южанин улыбнулся одними губами и принялся аккуратно шинковать длинные сушеные стебли.
— Вы все же попробуйте.
Он отвернулся, хотя Симель с удовольствием поговорила бы еще, так как остальные лекари никогда не поддерживали разговор. Покончив с ужином, она решила последовать мудрому совету и, накинув теплый плащ, пошла вниз за еще одним котелком.
Вечер выдался на редкость холодным, согнав стражников поближе к караулкам и горячему вину. Отец Бреттани в темноте пересекал верхний двор, ругая всех и вся. Праздничные недели Сошествия были в самом разгаре, а на исповедь явилось всего несколько благочестивых служанок. «Если бы Единый, слава ему и хвала, — священник коротко вознес глаза к небу, — сошел на землю еще один раз, прямо
Святой отец решительно прокладывал себе дорогу через свежие сугробы, несмотря на то, что кто-то уже ходил здесь и оставил в снегу узкую дорожку — он чувствовал, что так правильно, что усилие это богоугодно. «Да, страдания земные и усердие…» Попав в невидимую яму, Бреттани неуклюже замахал руками и провалился в холодный снег по пояс. Со стены послышался тихий смешок, и он погрозил кулаком в пустоту, где только что мелькнул стражник.
— Воздастся, всем воздастся по заслугам! — пропыхтел он, выбираясь из ямы. Чем так поразила Единого земля в прошлый раз, что он решил не карать создания свои, отец Бреттани не знал, но очень хотел бы узнать. Ведь иначе уже и он мог бы родиться в Покое; и многие до него, и многие после никогда бы не узнали, что такое низменные земные грехи. «Потому что, — мечтательно вздохнул священник, — не было бы уже никакой земли!» Он подобрал мокрые, отяжелевшие полы рясы и снова побрел вперед.
Симель возвращалась по своим следам у башни, как вдруг увидела впереди долговязую фигуру отца Бреттани. Он с трудом пробирался сквозь снег, его белая шапочка сползла на самый лоб, а всклокоченные волосы окутали плечи седым облаком. Видя, что встречи не избежать, она продолжила путь и, подойдя ближе, поздоровалась, но священник резко поднял руку:
— Стой. Знаешь ли ты, что Единый накажет тех, кто пренебрегает святыми традициями?
Симель остановилась и непонимающе моргнула.
— Думаешь, можно вот так врываться посреди службы и уходить, когда хочется? — сощурился Бреттани.
А, вот оно что.
— Я очень спешила, святой отец. Спешу и сейчас, — склонила она голову, пряча сердитый взгляд.
— В храм, я надеюсь? — язвительно спросил священник, прекрасно видя, что она идет не туда.
— Нет, в кухни, — с этими словами Симель, не дожидаясь новой тирады, отправилась дальше.
— А ну, вернись! — крикнул вслед отец Бреттани. — Торопишься наполнить брюхо? Грешница!
Но она, не оборачиваясь, лишь ускорила шаг.
Когда с готовкой было покончено, солнце уже давно закатилось за горизонт, и на пороге стояла темная зимняя ночь. Симель сменила худощавого Азоха Рана у постели короля и теперь, катая в ладонях кубок с горданийским красным, смотрела через южное окно на маяк. Непроглядно черное небо, окружавшее со всех сторон замок, поглотило толстые стены спальни, и теперь на много миль вокруг простиралась только ночная пустота. Один лишь маяк, как исполинский факел, возвышался над черными водами океана, и Симели казалось, что она мотыльком парит над землей, привлеченная светом.
Она взглянула на короля — тот смотрел в окно, на красно-золотые блики, полосой идущие по льду от гавани до самого горизонта. В камине с сухим треском выстрелила искра, и Симель тряхнула головой, избавляясь от ощущения полета. Камин был единственным звеном, связывающим ее с этим миром, во всей комнате не горело ни единой свечи.
— Также в тишине потрескивал огонь на стоянке, — тихо проговорил король. Кубок в его руках накренился, тени залегли в глубоких морщинах, а живые, молодые глаза напряженно блестели. О чем он вспоминал?