Леди Арт
Шрифт:
Джонатан сдавил спинку кресла так, что побелели ногти.
— Я не хотел, чтобы так всё получилось. И я… — Слова скрипели. — Я готов отвечать. Я готов брать ответственность. Я женюсь на ней, всё будет законно, никто не придерётся.
Мистер Спаркс прищурился.
— Надеюсь, это не одна из уловок, чтобы меня ослушаться?
— Нет! — воскликнул Джонатан. Глаза его распахнулись от ужаса. — Упаси небо! Я бы до такого не додумался.
Мистер Спаркс хмыкнул, будто ему стало смешно.
— И вот что мне с тобой делать, Джон? — спросил он. — Ты сорвал мне важные партнёрские связи.
Джонатан коротко выдохнул.
— Что бы ты ни сказал, я готов это принять.
Хотелось курить. Прямо сейчас выхватить сигарету, поджечь и втянуть в себя столько дыма, насколько хватит лёгких. Чтобы голова закружилась. Чтобы спало напряжение. Но пока он лишь нервно стучал пальцами по спинке кресла.
— Вот как? — спросил мистер Спаркс.
— Да. — Голос прозвучал твёрдо и уверенно, хотя Джон вообще не чувствовал себя так. — Это… моя ответственность. Моя ошибка. И я более чем готов за неё отвечать. Я тебе как-то сказал, что люблю Эми… Я не отказываюсь от этих слов.
Джон с осунувшимся лицом посмотрел в пол. Говорить о любви было странно и неприятно одновременно. Три года назад он бы ни за что не подумал, что миловидная блондинка, с которой они познакомились случайно — она обронила серёжку, и он отчего-то стал помогать искать — может вдруг стать ему дороже денег отца, дороже всех тех прелестей, без которых Джон не представлял жизни. Он не знал, каково это — жить без новых рубашек, сшитых из лучших тканей лучшими мастерами; каково не спать на дорогих подушках и не сидеть на старинной мебели с цветастой обивкой, которую так любила мать; как не пить дорогих вин и не курить дорогих сигарет. Узнавать он, правда, не хотел, но был полон упрямой решимости доказать, что даже если он сейчас лишится всего, то никогда не пожалеет.
Мистер Спаркс потёр подбородок и произнёс:
— Присядь, Джон.
Джонатан был бледен, когда появился на подъездном крыльце именья Голдштейнов, куда отправился сразу после тяжёлого разговора с отцом. Они не спорили, он принял всё как данность и теперь только хотел убедиться, что сделал это не зря.
Особняк Голдштейнов сиял окнами, в которых отражалось заходящее солнце. Джон прищурился и, засунув руки в карманы, поднялся по невысоким ступенькам. Постучал. На какой-то миг пришла мысль, что ему сейчас даже не откроют, но дверь отворилась, и служанка пригласила его войти в просторный светлый холл, где кремовые и бежевые цвета очерчивались тёмно-коричневыми, почти чёрными линиями.
У лестницы на второй этаж Джонатана встретила Кэролайн Голдштейн, дородная блондинка с приятным круглым лицом женщина, которая всегда была добра к нему. Она посмотрела на Джона с сожалением, он поклонился ей, но не успели они сказать и слова, как с лестницы донеслись тяжёлые шаги, и появился высокий, статный мужчина с аккуратными усами, завитыми на концах. Его глаза жёстко оглядели Джонатана, усы дёрнулись от неприязни.
— О, Спаркс! Пожаловали!
— Мистер Голдштейн, позвольте мне объяснить!
— Что
Джон на мгновение замер, поражённый, и усилием воли вернул себе презентабельный вид.
— Мне очень жаль, мистер Голдштейн, что я поставил нас всех в такое неудобное положение, — проговорил он, глядя мужчине в лицо. — Но я готов доказать вам, что я порядочный человек! Я люблю вашу дочь!..
— Не нужно пускать мне пыль в глаза, Спаркс. Я говорил с вашим отцом и знаю, откуда у вас такое жгучее желание что-то «доказать».
— Я прошу руки вашей дочери, не потому что меня заставили!
— Ну разумеется! Совесть взыграла. Только думать надо было раньше! Моим ответом будет «нет», чтобы вы тут ни сказали.
— Генрих, пожалуйста, — взмолилась миссис Голдштейн, вцепившись в руку мужа, который был выше её на голову. — Давай хотя бы выслушаем мальчика.
Джон бросил на миссис Голдштейн короткий благодарный взгляд.
— Я бы просил руки Эмили и без необходимости, если бы не желания моего отца, — проговорил он. — Но если звёзды сложились так, позвольте мне хотя бы увидеть её! Позвольте поговорить с ней! Если она не захочет меня видеть, вы тоже никогда меня больше не увидите.
Джон знал, что Эмили не будет столь жестока, как её отец.
— Я уже сказал: нет. Уходите, Спаркс… — сухо, с глазами, блестящими от злости, проговорил мистер Голдштейн и готов был уйти, но миссис Голдштейн не позволила.
— Генрих! — воскликнула она. — Дай детям поговорить. Они взрослые люди. Тем более… — Она заговорила дрожащим шепотом, который, однако, Джонатан слышал чётко и ясно. Голос её дрожал: — Тем более, что теперь ты будешь делать? Как ты выдашь её замуж? Насильно за какого-нибудь старика, которому плевать? Она ведь не захочет сама… Она захочет…
«За меня захочет», — подумал Джон и потом заметил: миссис Голдштейн отводила мужа от лестницы и едва заметно подавала свободной рукой знаки, мол, иди наверх. Джонатан встрепенулся и сначала медленно, едва заметно двинулся к лестнице, — а потом шмыгнул прямо за спиной господина Голдштейна. Отвлечённый женой, которая вцепилась ему в плечи, тот даже не сразу сообразил, что произошло.
Джон бежал по ступенькам, перепрыгивая через две. Он слышал тяжёлые шаги за собой, погоню, крики и увещевания, но уже свернул с лестницы в такой знакомый коридор. Беглый взгляд…
«Попался, паршивец!» — рычание послышалось слишком близко, и Джон залетел в — он даже не сомневался — нужную комнату. Провёл ладонью по ручке, и новые механизмы щёлкнули в замке, запирая дверь. Джон был ключником. Он знал, что делает.
В дверь заколотили.
— Откройте! Это мой дом, Спаркс! Я вышибу дверь заклинанием, если потребуется!
Джон замотал головой. У него так колотилось сердце, что он даже не понимал, на самом ли деле в дверь кто-то стучит. Он медленно обернулся и встретился с удивлёнными взглядами Эмили и её служанки, что уставились на него из угла комнаты.