Ледобой. Зов
Шрифт:
— Дурень, чтобы наповал, ни в жисть не метнёшь, — шепнул млеч из травы. — А лука или хотя бы копьеца у тебя нет.
Совсем страх потерял, шею тянет, на пятнистого глазеет. Когда олень отрывается от травы да начинает скрести рогами по стволам, Коряга под шумок ужом скользит вперёд, только трава раздаётся, пропускает, да за спиной смыкается с лёгким шелестом. Загодя распробовал нож и топор на бросок, будто в душу обоим заглянул, если есть у железа своя душа. Или на самом деле ворожба ещё внутри колобродит, слышится то, чего не должен услышать, если не пьян. «У меня топорище на три пальца длиннее, чем ты привык и башка тяжелее секирной, оборот в полёте шире, а самих оборотов меньше. Метай шагов с десяти». «А я совсем простой парень, хоть и здоровый. Швыряй, как привык, не подведу».
— Как узнают, что с топором да с ножом болтовню болтаю, в яму посадят, да
Смотрел на дерево, чуть выше макушки дозорного, а то пустишь взгляд по башке — получится будто подзатыльник дураку отвесил: всегда озираться начинают, будто взгляд и в самом деле весит не меньше кулака. Почему так получается? Надо будет у старухи узнать.
Вот он, бравый дозорный, сверкает голой спиной, на оленя таращится. Нет, оглядывается, конечно, но реже, чем должен, и хоть голову поставь на спор: обернётся не раньше того, как олень впереди припадёт к траве.
— Прячешься под ветром, надеешься, что в шаге пройдёт, а ты в шею и метнёшь, — Коряга понимающе закивал, и едва олень поднял голову и упёрся рогами в ствол, швырнул топор.
С влажным «чавком» клин впился в самую середину спины, прямо меж лопаток. Олень рванул прочь, а Коряга подскочил к раненному и, вынув топор, перевернул на спину.
— Сколько вас там? — приставил нож к горлу, для верности показал рукой.
Ватажник угасал на глазах, и хуже всего было то, что он и сам это понимал. Не захочет говорить, пошлёт про себя и закроет глаза. А вздумал бы изначально метить в ноги или ещё куда, налётчик заорал бы, шум поднял, и поди пойми, что остальным ублюдкам сдуру в голову взбредёт.
— Да пошёл ты.
— Как скажешь.
Прикончил раненного, обшарил всего. Нашёл рыболовные крючки, тонкую, вощёную верёвку, боевой нож, второй нож поменьше с наполовину отломанной рукояткой, немного меди, обглядел всего. На пальцах свежий порез, как будто от длинной острой верёвки, на ноже, под рукояткой, как раз под крестовиной увидел прилипшую рыбную чешуйку.
— Рыбу поймал, — Коряга ножи сунул за пояс.
Оставил тело за спиной, пошёл дальше «наматывать» верёвку на запястье. Была бы верёвка всамделишная, дёрнул бы посильнее, чтобы до Верны рывок долетел. Пусть знает, что идут за ней, сопли подберёт. Хотя… там такая коза, соплей не допросишься. Скорее уж рысь.
— Если ещё дозорного увижу, значит, вас больше трёх, а насколько больше, только потом сосчитаю, по трупам. Если нет — вас двое, красавцы мои, голову даю на отрез.
Коряга через каждые шагов двадцать-тридцать замирал, вглядываясь в шумкое зелёное море. Ну качаются ветви на верхушках туда-сюда, ну провалится изредка ветерок сюда, вниз, ну причешет кусты и траву. Нет, никто против ветра не двигался, всеобщей неподвижности не рушил. Всё тихо. А когда Верной в нос шибануло, и даже не столько шибануло, сколько она сама как будто перед глазами встала, млеч про себя осклабился.
— Близко уже.
Тише воды, ниже травы подобрался к стану налётчиков. Костра они не разводили, просто сидели взведённые, ровно лучные тетивы. Негромко меж собой переговаривались. Вон в сторонке она сидит. Просто связана. Приматывать её к дереву не стали, понадобится быстро уйти — ага, отвязывай её, возись с узлами. А так, быстро бросил на плечо и шасть на берег.
— Костёр где? Сырой рыбу жрали что ли? Враги кругом, то сё, понятно, но сырой что ли?
Рано или поздно старший пошлёт второго сменить дозорного. Коряга осторожно сдал назад, скользнул в чащу и засел на полпути от стана к убитому. Доломал рукоять малого ножа, отбросил деревяшку в сторону, нашел подходящую лесину, топором сделал на конце расщеп, сунул клинок, основательно примотал. Ушёл к мёртвому дозорному, оттащил в непролазный куст. Сам залёг в ложбине меж двух могучих сосен, обложился ветками, даже к телу прикрепил — на спину, на грудь, на руки, даже на голову сделал индюшачий хвост из веток — положил рядом с собой, справа копьё, остриём назад, прижух. Какое-то время спустя услышал — летит по чащобе легкий шорох, будто крадётся кто-то. Услышал шёпоток: «Чуб, ты где?», шумнул и, выпростав руку из-под веток, махнул: «Сюда». Да ещё зашипел: «Тс-с-с-с-с!» и показал вперёд, мол, смотри внимательно, там что-то подозрительное. Второй приблизился как и было задумано — сзади, по ложбине, на полусогнутых, прячась от того, что шумело впереди, в кустах, и когда сзади-справа кто-то придушенно засопел, млеч привстал на четвереньки, облапил копье, лежащее на земле и укрытое мхом и резко подал на себя, будто верёвку
Глава 42
Грюй поглядывал в сторону, откуда вот-вот должен был появиться Чуб. Пора бы уж. И меньше всего он ожидал подарочка с той стороны, где лежала Верна — из лесу появился кто-то чужой. Показалось, что незнакомец просто вышел из неохватной сосны, ровно ствол раскололся и на белый свет родился этот: рубаха зелёная, на груди лопается, рожа квадратная, башка брита. Смотрит, ровно посмеивается, в руках копье, за поясом топор. Проходя мимо Верны, швырнул в землю нож, и тот воткнулся ровнёхонько между её ног, пригвоздив одежки.
Грюй понял всё мгновенно, быстро оглянулся, не ползут ли со спины остальные, усмехнулся.
— А остальные где?
— Решили, одного достанет. Чего народ по лесам гонять за придурками.
Бывший князь спрятался за щит, за противником смотрел внимательно. Коряга качал перед налётчиком копьём, показывал: «Вот в лицо ужалю… вот в ноги». Удар в лицо… Грюй отбил щитом, удар в ноги… воевода спесяевских смотрел за врагом внимательно и отвёл щитом, и ведь встал сволота так удачно — как раз посередине повалка лежит и пень её торчит, вперёд не рванёшь — споткнёшься, станешь перескакивать — на копьё наколет, ровно мошку иглой продырявит. А когда зеленый достал из-за пояса нож и взял его в правую руку, а копье перехватил левой, Грюй по-настоящему подобрался. Коряга ткнул копьем в правую ногу, не донёс острие, вернул, ткнул в левую, не донёс, вернул, правая… левая… правая. Грюй, как припадочный, орудовал щитом в ногах, даже не глядя — с поднятым мечом ждал броска ножа. Он и последовал: клинок поймал предплечье как раз там, где оно находилось бы, отражая бросок в лицо. Почти одновременно копье пронзило правую ступню Грюя. Одно хорошо, хоть и с опозданием — опуская со всей дури щит, подломил конец копья с остриём.
Бывший князь вымученно улыбнулся. Хорош, сволота, явно не ватажник. Покосился вниз. Обломок по самую ножевую крестовину торчит из ступни, боль пока не корёжит, но вот-вот начнёт, и если наконечник не вынуть, через мгновение-другое противник забьёт дубиной, чисто хряка. Грюй быстро нагнулся, рывком выдернул обломок, взревел от боли и сузил глаза. Отступил от повалки на шаг, улыбнулся недоброй улыбкой, вонзил меч в землю и взял обломок копья с остриём в правую руку. Не скрываясь, повернулся на четверть оборота, лицом к Верне, не тая намерений, занёс остриё и метнул. Зелёный взревел, охнул и рванул наперерез, пластаясь в воздухе на пути ножа. А когда порождение леса на мгновение отвело взгляд — а как тут не отведёшь, если наконечник собственного копья торчит у тебя из плеча — левой рукой, той, что укрыта щитом, незаметно вытащил нож.
Коряга вовремя заметил замах, не думая, не рассуждая, разорвал собой прямую черту нож-Верна, поймал клинок плечом, рухнул наземь. Грюй, прихрамывая, перебрался через повалку, ступил шаг-другой, и зелёный оказался в пределах досягаемости мечом. Первый удар, стоя на колене, Коряга отвёл копейным древком, под второй встал на обе ноги, но пропустил удар щитом, и когда понял, что в следующее мгновение круглая деревяха толщиной в палец прилетит ребром в лицо и от нее не отбиться, бросил себя назад и упал спиной на мягкий мох, моля богов, чтобы не оказалось на земле ветки сучьями вверх. Грюй вдогонку полоснул мечом, и в тот момент, когда клинок проскрежетал по топору за поясом зелёного, сам только зубами заскрипел от досады. Даже улыбнулся. Был бы здоров и не ранен, уже добил бы, но для этого нужно переступить с ноги на ногу, а как тут перетопчешься, если ступню рвёт, будто крючьями? Коряга откатился на пару шагов, сторожко встал, вынул нож из плеча, потащил топор из-за пояса. Из раны льётся, уже весь рукав пропитан. Грюй встал на колено, щит опустил наземь ребром, тяжело задышал, выглядывая поверх верхнего края, а когда Зелёный пошёл вперёд, сжимая в одной руке топор, в другой — нож, резко поднялся. Пока отдыхал, незаметно вынул руку из петель щита и, зажав мизинцем и безымянником нож клинком в ладони, ухватил кожаную петлю остальными пальцами.