Ледобой. Зов
Шрифт:
— Оно там непросто будет, — покачал головой мелкий купец товарищу, на полголовы себя выше и в два раза толще. — Дружина у Ледобоя, говорят, ого-го!
— Да и хрен с ней, с дружиной, — толстяк беспечно махнул рукой. — Я вот слышал, князья суда требуют. Насели на Отваду, и хочешь не хочешь, рано или поздно он сдаст безродину. Вот увидишь, как вздёрнут поганца, всЁ на старый лад вернётся. Торговлишка воспрянет. А нам с тобой что нужно? Только это и нужно.
Больше никто не защищал, вслух доброе не говорил, в гончарном конце какой-то молоденький глиномес пробовал было поднять голос, но ему даже закончить не дали. Скрутили дурня, да рот зажали от греха
— Совсем сдурел что ли? — шипели соседи. — Забьют, и как звать не спросят!
Сивый долго стоял против дома Вишени, смотрел. Замуж, наверное, вышла — ходил по двору какой-то крепкий, плечистый бородач, играл с Белоухом. Пёс заматерел, сделался кряжист и могуч, но игривый нрав не растерял, и по всему выходило, что ладили пёс и бородач. Вой что ли? Несколько раз Вишенин кривился, точно от боли, за бок хватался. Ранен что ли? Потом Вишеня куда-то его отправила, а Сивый отлепился от ограды дома напротив, подошёл шагов на двадцать, достал мошну с золотом да и швырнул прямо Вишене под ноги. Гончаровна поначалу опешила, руки по-бабьи скрестила на груди, заозиралась, а когда никого по сторонам не нашла, посмотрела вперёд. Сивый, неузнаваемый под своей повязкой, молча показал ей: «Это тебе». Она таращилась несколько мгновений, потом за рот схватилась. Рванула было к тыну, но Сивый приложил палец к губам, руками развел, мол, день же, народу кругом полно. Вишеня головой покачала, и хоть промолчала, Сивый понял всё правильно.
«Как же так вышло? Ты знаешь, что про тебя говорят?»
«Я этого не делал».
«Так и знала! Как живёшь?»
Сивый на меч показал, махнул рукой в сторону моря, Вишеня радостно закивала, ага, слышала, воеводишь, значит? Безрод кивнул, а когда она немо, одними губами нарисовала на лице «жена», усмехнулся, утвердительно качнул головой. Руками спросила: «Какая она?» Сивый нарисовал в воздухе нечто с широкими бёдрами, усмехнулся, кивнул на Вишеню: «На тебя похожа». «И высокая», — ладонь пристроил ко лбу. Гончаровна, под впечатлением поджав губу, оценивающе закивала, потом руки сложила, будто младенца тетешкает, несколько раз с широкой улыбкой качнула телом и бросила взгляд с вопросом. Сивый показал ладонью над землей, двое у меня. На какое-то время она замерла, будто на что-то решалась, потом оглянулась по сторонам — не видит ли кто — ткнула в грудь пальцем и нарисовала себе рукой большой живот. Тут уже Сивый потерялся. Как без слов передать, что рад? Что там в детстве было? Кажется, берёшь ладошку и по груди водишь, будто гладишь, мол на душе хорошо стало. Безрод положил руку на грудь, где сердце, и погладил, качая головой. Улыбки она, конечно, не увидит, но она есть под тканиной. Есть. Вишеня, уже ни на что не обращая внимания, поцеловала воздух перед собой. Вернулся льняной бородач, она отвлеклась, а когда торопливо вернулась к тыну, на той стороне улицы уже никого не было. Стоял дом соседа, такой же как обычно, за оградой лениво брехал пёс, извечный Белоухов дружок, и всё. Вот и гадай, было это на самом деле, или просто видение проплывало, добрая весточка из прошлого.
— Хорошо Тычок вовремя упредил, — за чаркой браги Прям рассказывал Стюженю летопись последнего времени, ни разу не сбился, ровно по свитку читал.
— Значит, заворожён оказался кинжал, — мрачно кивнул верховный и легонько стукнул по столу. И даже не стукнул, а ладонью хлопнул.
— Урач клинок проверил. Говорил, от ворожбы молоко должно свернуться, если рядом поставить. Да что молоко — корова превратится в быка.
— Ещё разок, — Стюжень
— Точно так, — буркнул Отвада, какое-то время таращился в чарку, но пить не стал. Поставил. Огляделся. — Старый, ты когда-нибудь съедешь отсюда? Сколько раз предлагал тебе избу больше и посветлее? Ну что это такое? Нарочно меня позоришь, что ли?
— Следующая изба, в которую переберусь, будет больше твоего терема, — усмехнулся верховный. — И светлее! И уж всяко повыше.
— Типун тебе на язык, — князь шутейно плюнул.
— Ты Годовика трогал?
— Да, — буркнул Отвада. — Встал на колени около тела и держал его за руку, пока дух не отлетел. Не надо было?
Верховный плечами пожал. Может и не надо было. Князь, мотая головой, выбрался из-за стола.
— Я скоро.
— Так не нужно было? — Перегуж повторил за Отваду вопрос.
— Да как теперь поймёшь, надо было или не надо? — развёл руками Стюжень. — И кто удержал бы его от последнего рукопожатия старому другу? Покажите мне этого умника. Меня одна вещь смущает, хорошо, что вышел Отвада, не нужно ему это слушать. Если, как вы говорите, Годовик на ворожбе держался до вашего подхода, как бы нам подлянку не подсунули.
— Что имеешь в виду?
— Непростой вражина против нас встал. Хитрый, изощрённый. Ты у него меч из руки выбил, ножи вынул из сапогов, щит отобрал, а он тебя ядовитым зубом кусает.
Воевода потайной дружины без преувеличения враз потемнел, глаза сощурил и замотал головой.
— Чего башкой трясёшь? Чем больше времени проходит, тем больше убеждаюсь — бьёт подлец с двух рук. Боюсь, тот заговорённый кинжал — это не всё.
Прям и Перегуж мрачно переглянулись.
— Помер бы Годовик без ворожбы, только она его дух на месте и держала до вашего прихода. Когда же Отвада его коснулся, и сам помирать стал. На него перешло.
— Твою м-мать! — Перегуж в сердцах за меч схватился, Прям аж зубами заскрипел.
— Тихо, избу мне подпалишь, вон аж искры посыпались, — усмехнулся верховный. — Рано тризный костёр складывать, до конца дослушайте, соколики.
Воеводы успокоили дыхание, переглянулись.
— Два сильных заклятия вместе не живут. Второе человека не убьёт, вернее целиком не убьёт.
— А как ещё можно убить? — Перегуж мрачно скривился. — Я в этом деле давно, и пока ничего нового не придумали.
— Ты ведь лет на двадцать меня моложе, — Стюжень криво ухмыльнулся, — Учись, сопливый, пока я жив. Умереть может твоя радость. Любознательность, привычка к хорошей бражке или доброму жаркому из дичины. Умереть может твоя доброта, сердоболие, тяга к добродетели. Ты будешь медленно гаснуть, без любимых сердцу мелочей жизнь потеряет для тебя краски и вкус.
— А что в нём умерло? — Прям кивнул в сторону двери.
— Всё, что угодно. Трезвомыслие, упрямство, умение держать удар, жажда борьбы, — верховный загибал пальцы. — Перечислять можно долго, когда-нибудь да попадёшь.
— Кто ж там такой хитрый? — Прям сжал губы и крепко стиснул нож. — Две ловушки на одном месте. Шкуру спустил бы живьём да солью поганца присыпал!
— И что делать?
— Давеча ещё сомневался, — Стюжень кивнул на место Отвады за столом. — Гля, этому жизнь уже не в радость. Когда он от яблоневки отказывался? Не сказать, что конченный пьянчук, но уговорить чарку-другую с друзьями всегда был не дурак.
— Вот и думай, — горько скривился Прям. — То ли мы больше не друзья, то ли ещё что?