Ледобой. Зов
Шрифт:
Стюжень, тяжело вздохнув, кивнул.
— Тут ты прав. Спрятать так, чтобы ни одна падаль и следочка не взяла.
Безрод усмехнулся.
— Чего лыбишься, бестолочь?
— Да эхо тут странное. Говоришь «падаль», в носит по просторам «бояре», «бояре».
— Действительно странно, — старик невинно пожал плечищами.
Выехали на берег Озорницы.
— Вот и дома. Ехать осталось всего ничего.
— Ты, князь, в игры играешь? То нет тебя, то есть! Мне передают, мол, Перегуж хочет видеть, я сломя голову несусь, может помощь
Стюжень стоял посреди думной, разводил руками и видел престранное: Отвада в окно таращится, на его речи плечами подёргивает, Перегуж вздыхает да «лицо» делает, Прям в потолок смотрит.
— Так надо, Стюжень.
— От кого прячешься? Почему Безрода не зовёшь?
— Что выяснили? — князь будто не услышал. — Где были?
— Много где были, — верховный смерил каждого в думной острым, пронизывающим взглядом. — Премного удивительного узнали.
— Давай по порядку.
— Ну если по порядку, слушай. Нехорошее на полуночи творится. Этим летом кто-то оттниров скупает, дружину за дружиной и куда-то на восток уводит. Захочешь войско из наймитов собрать, не вдруг и получится.
— Так вроде пока тихо на востоке, — изумился Перегуж. — Нет большой войны. Мне, конечно, говорили, что непросто с наймом в этом году, но чтобы так…
— В этом году не просто тяжело, — Стюжень хмыкнул. — Скорее невозможно.
— Дальше…
Отвада так и не повернулся. Всё стоял лицом к окну и как будто трясся, ровно озноб напал, а ничего кроме тонкой рубахи на плечах нет. Ворожец поймал глаза Пряма, недоумённо кивнул на князя, рукой резко спросил: «Что это с ним?»
«Потом, — воевода потайной дружины ответил так же молча. — Потом скажу. Не сейчас».
— Заговор против нас, Отвада, — старик громыхнул низким голосом на всю горницу. — Бояре спелись. Берега потеряли, пределов не знают в лютовстве. Хлебоделов мало не сырыми жрут. Заповеди порушили, изначальной правдой в нужниках подтёрлись, на сторону глядят.
Князь, как стоял, так и грохнул кулаками о подоконную доску. Прям, глядя на верховного, подбородком показал на Отваду, молча поднял два пальца и ладонью перерезал себе горло. Стюжень перевёл взгляд на Перегужа. Старый воевода немо, одними губами выдохнул: «Сорока. Шестак».
— Допрашивали?
— Да, — мрачно буркнул князь. Не иначе спиной видел.
— Дай, догадаюсь, — усмехнулся верховный. — Как пошёл язык выплясывать, переломало обоих, косточки целой не осталось.
Отвада едва не повернулся. Вот уже дёрнулся было, вот плечи пошли на поворот, да схватился за подоконную доску, едва дерево не размолол в щепы.
— Откуда знаю, сказать?
— Уж не оставь князя в дурачках! — рявкнул Отвада, аж спина заходила.
— А не твои это больше бояре. И не мои, и не наши, — Стюжень слова бросил, и они, жёсткие и гулкие, как горох, запрыгали от стены к стене меж полом и сводом. — Новый у них хозяин. Хочет — ворожит, не хочет — не ворожит. Захотел — переломал обоих, дабы не болтали много, а тебе лишь тела остались.
— И кто это? Хизанец?
— Я лица твоего не вижу, — спокойно бросил Стюжень. — Ко мне старику задом повернулся. Вежество
Перегуж молча показал: «Злой он сейчас. Рожа вот такая!», Стюжень понятливо кивнул, улыбнулся. Прям знак дал: «Тут закончим, подходи на конюшню», верховный без единого слова кивнул.
Отвада какое-то время молчал, потом буркнул:
— Прыщ вскочил, пугать не хочу.
— Я ворожец, мне мож…
— Нет! — сказал как отрезал.
— Ладно, — Стюжень хмуро кивнул. — Догляда сберёг, надеюсь? Не стал язык ему развязывать? С золотом взяли, которым ему, дурню, за мор заплатили, не отвертится. Быть суду!
Прям как-то нехорошо поморщился, едва старик назвал это имя.
— Только не говори, что и этот придурок помер!
Отвада и сейчас не повернулся, лишь выпростал руку назад и раздражённо махнул в сторону Стюженя, мол, объясните ему уже, наконец.
— Его не довезли, — воевода потайной дружины ответил за князя. — Прискакал один из троих, что Догляда везли, рассказал жуткое.
Прям смотрел на старика со странным выражением лица, ровно соображал говорить-не говорить, и верховному это не понравилось.
— Что сказал?
— Едва вышли из Преграды… в общем, налетел душегуб в синей рубахе, против которого с мечом вставать, всё равно что бежать со связанными ногами против жеребца. Догляда изрубил вусмерть, одного стражника уработал в кашу, второй только недавно на ноги встал.
Прям запнулся, будто на собственный язык наступил.
— Спросить что-то хочешь? — Стюжень потянул улыбку через всю бороду. Родненькие, ну наконец-то отелились!
— Безрод… он всё время… был у тебя на глазах?
— Так вот почему мы сегодня такие мрачные и насупленные, — старик расхохотался до того оглушительно, что Отвада у окна поежился, ровно добрая горсть камней в спину прилетела. — Прям, Перегуж, обождите у конюшни, мне с отроком переговорить нужно.
«Ну ты полегче», — знаками показал Прям, задержавшись у двери.
«С ума посходили, что ли?» — покачал головой Перегуж.
А когда дверь за воеводами закрылась, верховный решительно протопал к окну и рывком развернул князя к себе. То, что старик увидел, не только по глазам полоснуло — будто бежал себе, раскинув руки по летнему полю, и с разбегу в невидимую стену вписался: челюсть набок, нос в лепёху и обида в груди вздулась, ровно обнажённое нутро крапивой протянули. Из-под бровей, сведённых в нить, Отвада смотрел зло, губы дрожали, то и дело утягиваясь, ровно у боевого пса, и обнажали зубы, ноздри жили своей жизнью, чисто лошадиные бока после бегов.
— Ты мне тут пар из носу не пускай! — прикрикнул старик, нависнув над князем, так мало того, что горой навис, ещё и за грудки лапищами взял, а каждый Стюженев кулак едва не с голову будет, хоть шапку на них натягивай. — Пока мы по чужим краям катались, небо на землю упало? Реки вспять повернули? Море высохло? Ишь, искры из глаз летят, шерсть на загривке дыбом стоит, видеть он Безрода не хочет! Уехал он, понимаешь! Нет его в тереме, оказывается! В чём дело, спрашиваю? И сердитого мне тут не крути, и глазками не сверкай, враз узнаешь, как зенки лопаются! И сопли прибери!