Ледобой. Зов
Шрифт:
Стюжень было открыл рот и пошёл к дверям, но князь, многозначительно покачал головой и вышел.
Вести о суде разлетелись по всем краям и весям: вестовой ушел к млечам, соловеям, былинеям, на постоялых дворах из уст в уста передавали наказ: всё, кто хоть что-то о Сивом знает, поспеши к терему в Сторожище. А ещё вестовые с ухмылкой добавляли, мол, окажется так, что впустую тратишь время князя и ворожцов, не сносить тебе головы. Есть, что сказать — милости просим; нет, но заявился — готовь
Тратить впустую время ворожцов? Сколько честолюбцев отвратило от похода в Сторожище упоминание о карах небесных с подачи ворожцов? А так, глядишь, ещё в летопись деревенскую попало бы: на самом княжеском суде был видоком, с князем говорил!
— Суд, значит? — Дёргунь с гаденькой улыбочкой потирал руки.
Она сидит напротив, кусает губы, да смотрит призывно. Дыхание глубоко, а грудь так и ходит под полотняным платьем.
— Да, храбрый вой. И больше нам ничто не помешает! Я очень хочу стать твоей. Мне уже просто невмоготу!
— А отец-то где?
— Готовит свадебное торжество.
— А может… ну… пока то сё, суд да дело… мы… там наверху есть свободные горницы.
Ассуна газельими глазами взглянула на млеча, мечтательно прикрыла веки и так глубоко вдохнула, что аж закачало её на скамье постоялого двора. Она, склонившись над столом, поманила Дёргуня и когда тот поднёс лицо, шепнула:
— Отец ко мне охрану приставил. Видишь тех троих с мечами?
— Здоровенные лбы в чёрном?
— Да. Ты же не хочешь распрощаться с жизнью, не получив меня? Оставишь вдовой, так и не дав познать настоящего мужчины?
Дёргунь приосанился, впрочем отвести глаз от её груди он так и не смог.
— Мне пора, мой милый. Кстати, от батюшки моего тебе подарок, — она полезла в мошну, достала длинное серебряное обручье, сама накрутила на руку млечу аж в три оборота. — Вот тут, видишь, змейка захлопывает пасть, зубы смыкаются на колечке хвоста, один заходит за другой и замок закрывается. А на тельце красные камушки нанизаны. Нравится?
— Ого, и глазки красные?
— Самоцветы.
Дёргунь скалил зубы, ловил красным змеиным оком блики светоча, а когда поймать удалось и в глаз брызнула маленькая красная капелька, аж прицокнул.
— Милый, с нетерпением буду ждать нашей следующей встречи. И прошу, не трать себя на шлюх. Ты весь, весь должен быть мой! И только мой!
Ассуна поцеловала млеча в висок, кивнула охране и, неописуемо покачивая бёдрами, вышла из едальной. Как только она вышла, придурочная улыбка сползла с губ Дёргуня и на её место заступила жестокая, кривая ухмылка. Немедленно за стол к млечу подсел жуткого вида молодчик, всё это время проторчавший в самому углу.
— Ну, видал?
— Видал? Твоя киса?
— Ага, — млеч, хищно сузив глаза, смотрел на дверь, в которую только что вышла Ассуна. — Не поверишь, как вижу её, башка трещать начинает, ровно пил накануне без просыху.
— А чего? —
— Ладно, я человек служивый, туда езжай, сюда выступаем… часто видеться не получается, но когда видимся, я почему-то оказываюсь в доску пьян и башка наутро раскалывается. Не поверишь, первый раз я с ней трезвый!
— Меня бы кто так поил!
— А мне бы до золота её отца добраться. И ведут в потайные закрома золотые ворота, которые не открывают, а только взламывают. И честно говоря, мочи больше нет. Порты лопаются. А знаешь что, Хомяк? Айда за мной!
— Ты чего? Куда?
— Неохота до свадьбы ждать! Отжарю киску сейчас. А тебе какую-нибудь дворовую девку найдём! Короче, пусть нам будет так жарко, что небеса запылают!
— А не боишься?
— С пробоиной в воротах куда денется? Будем ловить золотую рыбку, братище, а удочка для золотых рыбок у меня всегда с собой! Ходу, Хомяк, живо!
Бросив на стол рублик, Дёргунь первый выметнулся вон за порог.
Ассуна с телохранителями тихим лошадиным шагом уходила от постоялого двора в сторону города, и ведь не скажешь, что большой городишко Порубь, но млечи, пока догнали конный ход, взопреть успели. Ночь вышла светлая, лунная, они стлались в тени домов, перебегали от одного куска плоского мрака к другому.
— Гля, видишь?
— Что?
— Как она в седле сидит? Не по-мужски! Ноги на одну сторону. Ну, мне повезло!
— Чего это повезло? — не понял Хомяк.
— Между ног у неё не растянуто! Пещерка уже и туже! Мне Ломок рассказывал, ходила с ними как-то одна шлюшка. Ехала на коне как дружинный, так потом…
— Чего, потом?
— Да не ори ты! Тс-с-с! Соображаешь?
— Ага, — покорно мотнул башкой Хомяк, не только рот прикрыв но и глаза, как будто это могло помочь. — Так баба-то что?
— А то! Жаришь её, жаришь, а вам обоим хоть бы хны. Ни она не чувствует, ни ты.
— Ты тоже её жарил? А говорил с Ломком ходила.
— Ну да… В общем… да, конечно, с Ломком! Опа!
— Что?
— Вон дом видишь? Ворота раскрывают. Приплыли.
Ассуна и телохранители въехали во двор, и ворота за ними закрылись, а Дёргунь и Хомяк, выждав какое-то время, неслышно, ровно ветер бестелесный, скользнули прямо к воротам. Дом крепкий, не ветхий, не дряхлый, и на все ворота нашлась только одна щёлочка меж досок.
— Ого, избёнка очень даже ничего! Не серёдка города, и не край. Хомяк, ты хоть представляешь себе, насколько богата моя невеста? Если у её отца в каждой веси, где он торгует, такая мазанка, я, пожалуй, погожу рвать из дому с её камешками и золотишком!