Ледобой. Зов
Шрифт:
— Гля, гля, едут!
— Везут княжну!
Стюжень сзади, за спинами — здоровенный, даже издалека видно всё — Прям, стоя на старом, пробитом бочонке, глядели во все глаза. Впереди ехал Косоворот, важный, будто вручную солнце на небо выкатил, ну понятно — этому не вылезти вперёд хоть раз в день — себя обокрасть, дальше, задрав бороду в синеву, мерно покачивался на кобыле в яблоках Кукиш, последним в цепочке бояр шествовал Смекал. Этот Стюженю особо никогда не нравился, и раньше, расталкивая собратьев локтями, к Отваде поближе не рвался, и теперь на рожон не полез, но отчего-то же в товарищи к этим двоим выполз? Зарянку везли в крытой повозке с расшитым пологом, понятное дело занавес она не отодвигала и народу рукой не махала, но предположить иное было бы просто невозможно. Дальше по сторонам повозки
Стюжень поймал взгляд Пряма, тот на своём бочонке вдруг вытянулся в нитку, дурашливо скособочил голову, распахнул глаза и вывалил язык. Старик угрюмо хмыкнул, да-да, окажется, что шейка наша не так и широка. Айда в терем, тут больше делать нечего.
— Где вы ходите? — в избушке Стюженя Перегуж обмерил все углы в самой разной последовательности: и справа налево, и вдоль, и слева направо. — Сказали же недолго будете!
— Так мы и недолго, — Прям недоумевающе пожал плечами.
— Всё у тебя недолго! — воевода погрозил товарищу пальцем. — Давайте, быстро совлекайте с себя эти тряпки, Отвада велел в думную идти.
— Так и прислал бы кого помоложе, — усмехнулся верховный, выпутываясь из верховки. — А то глядите, целый воевода на посылках!
— Ох, Стюжень, прорежу я тебе когда-нибудь бородёнку, — Перегуж улыбнулся ворожцу, как убогому. — Не помогут ни саженные плечи, ни рост!
— Ловил стерлядку, да утёк с оглядкой.
— Был здоровый, даже красивый, гороху наелся, сделался бздливый, — ощерился старый воевода, захлопал в ладоши. — Давайте, мошкара, живенько, живенько! Чую, услышим такое, остатние волосы прочь с башки полезут…
Глава 47
В думной на красном месте восседал Отвада, дальше всё по чину: бояре, служилые вроде Пряма, Перегужа и Стюженя, купечество из тех, что побогаче, посадские, старшины городских концов, выборные от рукоделов. Князь гляделся кругом сычом: ни улыбнётся, ни брови по местам разгонит — как сошлись на переносице, так и держатся, ровно волосами спутались, хренушки разведёшь. А гул в думной — он как ветер перед бурей, поди оттащи одно от другого.
— Этого нет? — только раз и спросил князь Пряма.
Воевода потайной дружины лишь головой покачал да незаметно Стюженя пихнул: ты заметил? Не Безрода, не Сивого, а «этого нет?» Старик мрачно отмолчался.
Отвада усмехнулся, мотнул головой. Нет, больше ждать никого не будем. Встал. Гул в думной тут же смолк.
— Не из-за моря прибыли, на этой земле живёте и так всё знаете, — князь встал, обвёл думную острым взглядом. — Вроде и живём по-людски, по заветам, а всё равно что-то мешает. То война
Отвада замолчал, увел взгляд куда-то на свод — через одного подняли глаза — один только Стюжень хмыкнул. И без того знал, куда уставился князь. На своде меж голубых полевых колокольчиков распластался в свободном беге скакун белее снега. Отец Отвады ещё рассказывал, а маленький Рысёнок — так будущего князя тогда звали — задрав головёнку всё таращился на вольного скакуна, которого не касались ни упряжь, ни седло, ни плеть наездника. «Нет для него преград, — выводил он вслед за отцом, — никто ему не указ. Его невозможно принудить к неволе и сломить, он сам выбирает свой путь и ни у кого не идёт в поводу. Потому что повода у него нет». Уж сколько раз после того думную перекрашивали, по-иному расписывали, Отвада живописцам наказывал только одно — цветы — какие хотите, ягоды — да хоть волчью, но скакун белее снега по своду лететь должен.
Он и летит. Вон грива на ветру развевается, и только об одном жалеет сейчас Отвада: увы, сам он не скакун белее снега, что несётся среди голубых полевых колокольцев, а те звенькают под копытами, да не ломаются. Не скакун он, а тяжеловоз. Кроме того что взнузданный, ещё и под плетьми жилы рвёт, пузо надрывает. Так мало того что в думной белый скакун на своде красуется, ко всему прочему и на своде опочивальни мчит среди ромашек: Зарянка, хоть и княжна, и любимая, но по-бабьи нет-нет да и грызёт Отваде уши, и поди невдомёк красавице, отчего муж подолгу таращится на свод, а взгляд при том такой мечтательный, хотя казалось бы…
— Вроде по одну мы с вами сторону, одно дело делаем, но всегда находится кто-то, кто палки суёт в тележные колёса, на-те мол, подавитесь.
Стюжень, Прям и Перегуж обменялись недоумёнными взглядами. Малоприятное начало, поехал Отвада на восток через запад. Чаян вообще ни на кого не глядел, сидел надутый, как мокрый воробей, самого не видно из-под бровей, усов, бороды и седых лохм. Стюжень Урачу на боярина кивнул, мол, толкни, спроси, чего он там? Замерз что ли? Урач понимающе моргнул, наклонился к княжескому тестю, что-то спросил. Чаян на старого ворожца вытаращился, ровно чудище заморское увидал, раздражённо пожал плечами, что-то буркнул. Урач лицом показал: «Всё плохо. Хорошего не ждёт».
— И ладно бы чужие подножку ставили, какой с чужого спрос. Вражина и есть вражина. Но если свой много лет прикидывается, носит шкуру овцы, а сам волчара, тут уж, как говорится, сам садись и вой.
— И кто ж там такой хитрый? — крикнул Дубиня.
— Да, кто там наш притворяшка? — завторил купцу старшина гончарного конца, рукодел серьёзный, на первый взгляд веселиться не приспособленный совершенно — чтобы развести губы в улыбке, пришлось бы сдвигать с мест и ломать неподъёмные брыли и щёки.
— Все вы его хорошо знаете, — буркнул Отвада.
— Нет, слухи, конечно, в воздухе носятся, — подскочил с места Дубиня, — но если бы вместо крепкого слова я сделки заключал по слухам, валялся бы сейчас в канаве, пьяный!
Думная, едва не вся, гоготнула в кулак. Не стоял бы перед всеми князь, и вовсе уржалась бы, как табун лошадей.
— Ещё вчера, сам возмутился бы, — Отвада горестно покивал, соглашаясь. — Про поход на берег моря да про раскоп все знают?
— Знать-то знаем, да только из первых рук всяко интереснее будет послушать, правильно говорю? — угрюмый гончар вскочил со скамьи, настырно развёл ручищами и покрутился туда-сюда за поддержкой.
Стюжень отчего-то сощурился, пристально во что-то вгляделся, даже вперёд подался.
— Ты чего? — шепнул встревоженный Прям.
— Как он такими пальцами кувшины лепит, — пробормотал верховный задумчиво. — Ведь ломать должен. Ему бы камни досуха выжимать, а он кувшины с тонким горлом делает!
— Погоди ещё, — зловеще усмехнулся потайной, — ещё выжмут досуха, аж думная в слезах утонет. Такие сказки начнутся, уши зажимай.
— Всё рассказывать не буду, а только прошли мы по следу душегуба от самой Выемки до берега моря. Следы, доложу я вам, приметные. Не простой человек их оставил, да собственно, простым он никогда и не был, — князь горестно махнул рукой. — Короче. Есть на берегу захоронение. Зимой озоровали в наших морях груддисы, все помнят? Шестипалый был их воеводой. Вот там, в раскопе шестипалого мы и нашли. Убит так, что…