Ледобой. Зов
Шрифт:
— Можете звать меня как угодно: старый пердун, пень трухлявый, одного прошу не отнять — я не древний тупица. Кое-что соображаю. И два с двумя сложить сумею. И Сивый это знает. Боялся бы он меня на самом деле — столько возможностей у него было прикопать старика в тихом укромном месте… Со счёту собьётесь. Но жив же я! И даже цел! И ведь нашли кончик ниточки! И потянули! И парочку душегубов за неё вытянули!
— Одного душегуба подельник Сивого на куски порвал, второй сам сдох! — Косоворот бросил обвинение старику в лицо, будто камень швырнул. Аж ручищу вытянул.
— А про второго откуда
— Мне князь рассказал, — остыл и нахмурился Косоворот.
— Может и рассказал, — Стюжень развёл руками, — Вот только разговора про второго у нас не было!
— Люди, вы только поглядите, — вскочил Смекал. — И таким замшелым пням доверяем самые важные дела! Да он уже не помнит ничего! Там старость изнутри плесенью проросла!
По думной пробежал смешок. Стюжень резко метнул в весельчаков острый взгляд и те мгновенно умолкли. Косоворот весело подхватил.
— Да ты, Стюжень, в голову не бери. Не печалься. Старость всех ждёт. Потерять память — это ещё терпимо. Вот дальше, бывает, совсем страшное ждёт. Как нападёт слабоумие, да как начинают люди в порты мочиться: вот что на самом деле жутко.
— Ага, ворожские дела — они такие. Дёргаешься, жизнь кладёшь за князя и людей… Тут самое крепкое здоровье в хлам распустишь. Пора молодым дорогу дать, правда я говорю? Есть кто-то на примете?
Думная глухо загудела. Нет, оно, конечно верно, молодым когда-то нужно уступить. А ещё верно, что треволнения, беды и несчастья человека по косточкам размалывают, глядишь через год на старого знакомца — батюшки, да на него же смотреть страшно! Ага и так бывает.
— Вы, хитрозадые, зубов не заговаривайте, — не выдержал Перегуж, — за свои чёрные дела отвечайте!
— Какие такие чёрные дела? — Косоворот сунул руки в необъятные бока, недобро сощурился.
— Про то расскажите, как измену задумали!
— Странные вещи говоришь, почтенный Перегуж, — рядом с Косоворотом встал Кукиш. — Да разве сидели бы мы здесь, задумай измену?
— Тут, как говорится, швырни в меня доказательством поувесистее, да чтобы наглухо пришибло! — усмехнулся Смекал. — Может свитки какие есть? Может видел кто-то с врагами? Может слышал, как уговаривались тут своего посадить, а князя в расход пустить?
— Двоих ваших костоломка прибрала, едва языки развязали, — Стюжень слегка поморщился. Рано, рано Перегуж про измену заговорил.
— Успели что-то сказать? — Косоворот выкатил наглые глаза. — Назвали имена?
— Костоломка для того и есть, чтобы не называли, — усмехнулся верховный. — Лично про то слышал от того второго, про которого тебе якобы князь рассказывал.
— Не якобы, а рассказывал! — Косоворот выбрался на середину, встал рядом со Стюженем. — Ну да, не всё меж нами и князем было последнее время гладко. Но это наш князь! Наш! Мы всегда друг друга поймём! А вот Сивый с самого начала был какой-то странный. Наособицу жил. Мы ещё тогда его раскусили, и нам он этого не простил! Чуял небось, видим насквозь!
— Ага, — с места завторил Кукиш, — а кому понравится, когда твою чёрную душу насквозь видят? Ну и пинали мы его, как могли. Там колючку воткнём, здесь ярким светом тёмное нутро
— Чему ты там не поверил? — расхохотался Дубиня. — Ты во всё веришь, если барыш можно слупить!
— Гнобили мы его, это правда, — Смекал встрял. — Жить не давали. Только недавно приходит к нам Сивый и говорит, мол, надоело мне с вами лаяться, спокойно пожить хочу.
— Как? Ну как ты мог не дать ему жить, сопля зелёная? — заорал Дубиня. — Где он и где ты!
— В боярство пролезть хотел, вот как! — Кукиш едва не плюнул в старого купца. — Да только знал — тут не через князя лезть нужно, а со старым боярством задружиться. Говорит, я такой же как вы, кровь за город проливал, дескать, это моё по праву!
— Врёшь, заморыш!
— Вот тебе знамение Ратника! Говорит он мне про кровь пролитую, какие-то права, а я гляжу на него и другое слышу! — Кукиш голосу подпустил, боевым соколом оглядел думную, ища глаза. Синие, чёрные, голубые, зелёные. Всякие. — Слышу про силу невероятную, про заслуги, про княжий терем! Он на княжье место целил! Вот тебе и сила! А ты говорил не сходят с ума!
Дубиня поморщился, будто удар пропустил в кулачном бою. Думцы заозирались, ты так же это понял? Хотел на место Отвады сесть? Силой скинуть?
— Но понял он, что без нас в этом деле никуда, приходит седмицу назад и говорит, мол, давайте меняться — вы меня в покое оставляете, а я вам упряжь на князя даю. Взнуздывайте, да правьте куда хотите. Как миленький побежит, — Косоворот рассказывал в лицах: вот эта мерзкая рожа с выпученными глаза, без сомнения Сивый. Криво щерится, аж яд меж зубов сочится. — Спрашиваем, что такое, мол? А он: вы меня больше не кусаете, даёте мне жить, а я вам княжну с княжатами на расписном блюдечке подам! Дави на князя как хочешь — на всё пойдёт! Хоть вовсе в глухомань уберётся.
В думной все со скамей повскакивали, а Стюжень глядел на троицу и зубами скрипел. Вот он, тот пир, когда Отвада один остался, без присмотра. Был ли на пиру давешний молодец из поезда Зарянки с травяными пятнами на рубахе, что свернул в один из проулков? Как пить дать был.
— Видите, вернули княжну! — Кукиш руки развёл и с честными-честными глазами покрутился во все стороны. — А вы говорите, зла князю желаем! Желали бы, вот где у нас Отвада был бы!
И кулак над головой вздёрнул, аж зубами заскрипел. Отвада, всё это время сидевший на своём месте молча да хмуро взиравший на происходящее, мало в щепы не смолол подлокотники. Аж поднесло его на словах про глухомань.
— Не мог он такого сказать! — рыкнул Стюжень. — Пуще того — даже подумать не мог! Да и не князя тебе, поганцу, своротить нужно — Безрода. С ним ничего у вас не выйдёт. Князь только на закуску пойдёт!
— Как же тогда мы Зарянку в руки получили? Может быть, я её увёз? Или Косоворот? Или Смекал? Кто княжну взялся упрятать подальше от лихих времён? Кто знал, где она с княжатами? Только он!
— Что говорит сама княжна? Где Зарянка? Зови сюда Зарянку! — крикнул Перегуж.
— Это можно, — снисходительно разлыбился Косоворот. — С позволения князя я мигом.