Ледобой. Зов
Шрифт:
— И что? Пасть прикроют? Всё норовят проглотить, как друг дружку ещё не обглодали.
Толпа хохотнула, а бояре выглядывали говоруна в толпе и в бессильной злобе лишь улыбались, будто шутка уж больно хороша, а так мы парни, беззлобные, видали? даже над собой смеёмся. Не местный, откуда-то из селения, поди, ищи болтуна по лесам.
— Завтра на заре, значит?
— Да.
— Будем! — толпа в едином порыве выдохнула за шутником. — Умеешь ты, князь, уговаривать!
Проходя на место, Отвада развёл руками и сыграл лицом: «Назад ходу нет», бояре безразлично пожали плечами и потянулись с мест. Так, значит так.
— Эй, толстопузый, кому другому сказал бы глядеть под ноги, а тебе нет.
Косоворот закусил ус, зыркнул в сторону, откуда говорили. Да только что ты там разглядишь? Рты у всех раззявлены. Кто не говорит, тот ржёт.
— Малого, что следом идёт, за руку держи, без мамки потеряется.
Кукиш зафыркал от возмущения. Ну и что, если не вымахал громилой? Главное не величина, а мощь!
— Смекалу выпить дайте! Будто на казнь идёт! Рожа кислая, ровно яблок зелёных наелся!
— Чаян, ты первый говори, пусть повторяют!
— Эй, лобастый! Слова-то не забудешь? Повторяй за дедушкой!
Здоровенный Лукомор о чём-то догадался, оглянулся с вопросом к Званцу, мол, это они обо мне? Тот угрюмо кивнул. А ты думал переться на открытое, да перед толпой речь держать весело? Если краснобаить не привык, может и горло свести.
Но вот вышли все. Чаян угрюмо подвинул Косоворота, выглянул на красномордого со значением, ухмыльнулся, встал впереди.
— Я, боярин Чаян, перед всем народом клянусь завтра на заре принести князю присягу в верности так, как он потребует.
— А если не выйдешь? — прилетело из толпы.
— Значит, я отдал душу, — старый боярин развёл руками.
Косоворот хотел было ступить на место Чаяна, да его мягко подвинул Беспалый, боярин чуть помладше княжьего тестя, такой же седой и такой же упрямый.
— Я, боярин Беспалый, перед всем народом…
— Все ясно, деды по старшинству рассадку устроили, — шепнул Смекалу Кукиш, легонько толкнув того локтем. — Вот посмотришь, следующим Грузило вперёд выпрется.
— Рассадку? А-а-а-а, ну да…
Остальные оттарабанили клятву, как по писанному, только Лукомор сипел и кхекал, видать, в глотке пересохло.
— Языком ворочать — точно не его, — шепнул Смекал Званцу.
— С мечом он управляется ловчее, — отозвался тот.
— Да и по его душу сыскался умелец, — Смекал с заговорщицким видом махнул в сторону лобастого великана, на шее которого пламенел свежий, недавно зашитый рубец, и оба едва заметно хихикнули.
— Тронем помаленьку? — когда бояре вернулись на места, Речкун вышел к клетке. — Эй, видоки, готовься! Прочищай глотку, пусть слова не застревают!
— Поди, с вечеру смазывают! — гоготнули от реки.
— Бражкой!
— Насмазывают так, аж скользко станет!
— Ага, поди остановись, когда несёт!
— А чего тогда этот, лобастый не смазал? Блеял, блеял, ни слова не склеил…
Речкун, усмехаясь в усы, поднял руки, призывая к тишине. А потом пошли видоки против. Тот видел Синюю Рубаху на лодье — разорили торгованов, да опять, как по зачарованному, несколько человек уцелели. Тех Синяя Рубаха распотрошил по дороге, да всё рожей своей сверкал во все стороны, как тут не углядишь рубцы на наглой разбойной морде? И в общем выходило, что один видок «за» приходится на двоих, а то и троих видоков против. Чем выше взбиралось солнце, тем кислее делались лица у зевак, многие уже просто не разглаживались, а брови с переносиц не уходили. Пламенёк в отчаянии хотел выскочить к видокам «против», рвался так, едва из рубахи не выскользнул, хорошо что Быстряк успел схомутать молодца — вот уж истинно Быстряк. Паренёк кричал что-то, порывался чем-нибудь швырнуть, а «противники» мрачно на него глядели и ничего не понимали. Как можно в своём уме стоять за этого подонка? Ладно, мальцу глаза отвёл, а взрослые-то как?
—
Толпа глухо зароптала. Знакомое имя.
— Опять старого знакомца на свет белый вытащили?
— Ох и схлопотал тогда ваш Дёргунь! На весь город молва звенела!
— Тоже лучший друг Безрода!
— Тогда уж и оттниров зови. Его там многие знают!
— И покажут, что гнида Сивый и сволочь — резал почём зря!
— Ага, столько душ невинных загубил!
— Дёргунь, глухой что ли? — Речкун подошёл к отгородке, в которой дожидались очевидцы, и вытянул шею. — Выходи!
Свидетели «против», всего человек двадцать, косились друг на друга, смотрели, кто отзовётся на имя, но в их стане даже движения иного не обнаружилось кроме того, как люд косился на соседа, крутил головой по сторонам, да на скамье ёрзал.
— Что же ты, Дергунчик, — крикнули из толпы, — выходи, поганец!
И стоило Речкуну третий раз произнести имя Дёргуня и призвать его к ответу, откуда-то треск пошёл, сочный треск дерева, но откуда именно пошёл, смогли углядеть лишь тогда, когда щепки полетели. Несколько брёвен Безродовой клетки, как раз там, где местополагался засов, будто кто-то невидимый, но могучий в хлам сминал — ровно положили чёрную лесину на наковальню и ну давай молотом охаживать, только щепки полетели во все стороны. Сивый как сидел, так сидеть и остался, только глаза ладонью прикрыл. Речкун схватился за меч, Отвада, князья и бояре повскакивали с мест, потянули клинки из ножен, а толпа в едином порыве чуть назад сдала. Стража изготовилась к бою, пару десятков копий развернули остриями в сторону подсудимца, но всё закончилось лишь после того, как бревно, к которому примыкала клеточная дверь, да крайнее бревно самой двери чудовищной силищей просто в ошмётки размололо, будто трухлявое гнильё. Древесная труха в воздухе невесомо летает, пахнет свежей струганиной, недоумевающая стража готова сослепу истыкать копьями всё, что только шевельнётся, князья да именитые с родовитыми глазами хлопают и мечи сжимают, а Безрод отряхивает волосы и бороду от щепок да вытаскивает занозы из руки.
И свист полетел откуда-то из леса, залихватский такой свист, молодецкий, да с переливами, будто птица солнцу радуется, и всё-таки не птица — человек, потому как выводит с придыханием и получается, что свистун ко всему прочему ещё игогошит, ровно конь. А Ненаст и Ассуна будто взгляд на себе почувствовали, ровно глядит кто-то и аж полыхает радостью и довольством, и вот какая складывается удивительная штука — только закрой глаза да начни водить головой по сторонам, точно сомкнутыми веками ищешь самое яркое солнце, и вот оно, там: в чёрной клетке сидит Сивый, подмигивает и молча «лицо» делает. И, выдыхая, нижней губой полощет, как дети, когда дразнятся. Стояли бы чуть ближе, непременно услышали бы лошадиное: «Ф-ф-ф-ф-ф!» Ненаст усмехнулся, понимающе закивал: где-нибудь в лесу, на какой-нибудь сосне Дёргунь сидит. Свистит соловьем и показывает рыбацкое: «Вот такенная вам обоим от меня рыбина!»
Речкун дал знак страже убрать копья, подобрался к самой клетке и удивлённо обглядел размозжённые брёвна. А ведь с человеческую голень толщиной каждое. Такое рубить вздумаешь, и то быстрее не управишься, а тут прямо в щепы размолото. Обломки сверху и снизу острыми клыками друг на друга скалятся, чисто волки голодные, а между ними аж кулак можно всунуть, и дверь отворяй, не хочу, потому что нет больше двери, ведь то, что не может закрыться, назови как угодно, только не дверью.
— Что это? — с нижнего обломка воевода ножом снял чёрную шерстяную нить, вроде той, на которой обереги носят — на этой даже золотое кольцо сверкнуло. — Твое?