Ледобой. Зов
Шрифт:
— И чего ты хочешь?
— Не мешай мне, — Рожденная Из Волн пальцем провела по груди Сивого. — Мое спасение — неотплатный долг, но твоя врожденная прямота может не позволить получить благодарность девы. А я очень хочу отблагодарить. Очень.
Спасёнка медленно поднесла лицо к безродову, медленно поцеловала, медленно отпрянула.
Сивый моргнул.
— Не сейчас. Берег облюбован, могут придти.
— И когда же?
— Завтра. Поеду на восточный конец острова с ночевкой. На охоту. Жди в лесу на вечерней заре.
— Хорошо, мой герой. Я буду ждать. Схожу, сполоснусь.
—
Безрод подхватил чернявую на руки, унес в воду, и там, обвив спасителя, ровно лоза, Ассуна мало под кожу не просочилась, едва с дыханием не проникла внутрь.
— Ты удивишься, мой храбрый спаситель. Ты очень удивишься. И не захочешь возвращаться домой.
— Я уже не хочу.
— До завтра, храбрец.
Окунулась и понесла грудь на берег. Раз-два, раз-два, ноги ровные, длинные, тяжёлые, шкурка солнцем приглажена до цвета топленого молока, зад плотно сбит, как мешок с мукой, хлопнешь ладонью, гляди, не отбей, а уж звук поплывет над землей… сочный, резкий. Хоть взгляда не отводи, ешь глазами, ешь ушами. Сивый усмехнулся, ушел обратно в море, будто не ходил только что до валуна и обратно. Небо синее, лес на холме зеленый, и мелькнуло меж стволов нечто светлое, ровно человек в белом.
*** Коряга махнул рукой, тронулись. Кони копытами бьют, норовят понести. Застоялись. Ну, все, пошел последний переход. Ещё полдня и раскинется приграничный с боянами край. Бояны, бояны… твою мать! Коряга заскрипел зубами, стиснул жеребца коленями, и тот радостно заиграл, ну что поскачем?
— Тпру-у-у! Не балуй, Серок! Тихо, я сказал!
— Не конь — чистый огонь! — весело крикнул Дёргунь.
— Конь, огонь, — плюнул Коряга, — тебе только песни складывать.
— Ага, а Взмётку попросим спеть. Эй, Взмёт! Песню сложу, споёшь?
Тот лишь покосился и руками показал — голову оторву, заткнись, выродок.
Дёргунь засмеялся в голос. Коряга поморщился, жизнелюбивый дурак — божье наказание. Иной раз, простите боги, жаль корёжит, что не добил Сивый этого утырка. Бесит… бесит его ржач. Палец покажи, потом не успокоить. Через раз кажется, что Безрод перестарался и мозги вынул этому через нос, и упаси боги встать перед выбором — с кем оказаться на необитаемом острове, с этим или с тем. Вот честное слово, выбрал бы давнего врага. Тот хоть глаза мозолить не станет, разделили бы остров надвое, и последнее, что услышали бы островные птицы — дурацкий ржач по поводу и без повода. Спеть он попросит Взмёта! Ущербный. Этот попросит безногого сплясать, безрукого сыграть, беззубого спеть. Пересчитать бы гаду ребра и плевать, что сам воевода!
— Ты когда женишься, остолоп? Не мальчишка все же.
— Не нашлась ещё моя княжна, — Дёргунь сбил шапку на глаза, приосанился, огляделся кругом, ровно петух.
— Первая же кобыла — твоя невеста. Сосватаем, не глядя.
— Эй, эй! Не гони, воевода! Белый свет широк, девок много, а я один.
— Это белый свет широк, а граница рядом. Почитай, пришли.
— Невелика премудрость охранением ходить, — вздохнул Дёргунь и мечтательно протянул, — вот бы заморские края повидать. Там, говорят, и жизнь слаще и бабы краше. А то всё таскаешься по медвежьим углам, лиходеев ищешь, ворон пугаешь.
—
— Ага! Я тут пару ухваток придумал, вот слушай…
— Со Взмётом поговорю, дело есть, — Коряга убыстрил Серка пятками, отъехал. Дёргунь заозирался в поисках жертвы, нашёл.
— Эй, Бука, я тут пару ухваток придумал, слушай…
Коряга подъехал к Взмёту, рукой полоснул себя по горлу, «достал уже», покачал головой. Взмёт улыбнулся, не размыкая губ. Не велика охота лыбиться в мир щербатой пастью, хотя… привыкаешь со временем к провалу меж зубов. Густые борода и усы затянули шрамы, а выбитые зубы… Не девка, с лица воду не пить. Зато плевать удобно.
— Слушай, он и раньше был такой же дятел?
Взмёт пожал плечами, прошамкал:
— Ну… война была, приглушила его маленько, хотя и тогда нас с тобой в один свой сапог языком затолкал бы. А потом да, ожил, заколосился.
— Где он к нам прибился?
— После Рогатого мыса. Как их там оттниры расколошматили и прибился. С пограничной заставы он.
— А почему мы раньше этого не замечали?
— А много мы тогда замечали? Зато теперь всем заметно, что дружинный вой некто Взмёт шипит, свистит и шамкает, как дед столетний, а у некоего Коряги щека порвана, ровно ходил на щуку, да сам на крючок попался.
Обо помолчали.
— Слышал про него что-нибудь?
— Слышал, — Коряга скривился, ровно гадости хлебнул вместо чистого питья. — Одни говорили, будто женился неудачно, другие — что наоборот удачно. С половиной мира воевал, а потом на Скалистом осел, заставу восстановил.
— Чего напрягся? — Взмёт растянул губы в улыбке. — Расслабься уже. Всё давно выяснено, для дураков разжевано и в глотку забито. Знай себе глотай, в голове укладывай.
Коряга отвернулся.
— Ты — первый дурак, я — второй, вон третий едет. Вместе мы — сила!
— Погода меняется, — Коряга задрал голову, вперил взгляд в голубое небо. — Ребра ноют. Дождь нанесёт.
— Успеем. За лесом пустошь и долы, а там сразу и пограничье.
Селения встретили княжий поезд отчего-то неприветливо. Да и ладно бы просто неприветливо — всегда кажется, что дружинный разъезд просто не чета лихим людишкам. Те как налетят, чих-пых, и шасть в леса, а ты после того чиха и недавнего пыха ровно под корень срублен. Но тут — едва не враждебно, ещё немного и губы задерут, зубы покажут, как волки. Там, сям встречались пахари при деле, этот с косой, тот — на бычьей упряжке, но всякий раз селяне морщились и кривились, а один даже буркнул злословицу, да наземь плюнул.
Коряга и Взмёт переглянулись, и понимания во взгляде товарища не нашел ни один. Чудно как-то. Пастуха, что гнал куда-то небольшое стадо, Коряга не поленился, остановил сам, перекрыв на Серке дорогу.
— Вы тут с ума посходили? Лесной воздух забродил? Голову кружит?
Пастух напрягся, выглянул исподлобья. Даже не спросил: «Ты о чем, добрый человек?»
— Ты мне, воевода, одно скажи, князю плевать на нас?
— Так плевать, что дружину прислал.
— Вот и разбирайся. Народ шипит, ядом плюется.