Ледобой. Зов
Шрифт:
— А теперь и люди, — буркнул Коряга, покосился на Взмёта. — Ты чего глаза закатил? Сам-то живой?
— Да вот, вспоминаю, когда последний раз мор был. Падеж скотины помню на своем веку, а людской мор… что-то нет.
Коряга подошел ближе, осмотрел ставни со всех сторон.
— Снимаем.
— Что?
— Снимаем.
Взмёт несколько мгновений непонимающе таращился на друга.
— Снимаем? И?
— Везём князю. Или, может, сам нарисуешь, когда рассказывать будем? Рисуешь хорошо?
— С ума сошёл? В терем? Кровь поганая! Не дайте боги, мор привезем!
— В княжий терем не потащим.
Багром выломал петли, благо ломать легко — дерево сухое. Взмёт натаскал лапника, обложили сверху, снизу, перевязали. Нож и серп замотали тряпками, чтобы не торчали.
— Я к седлу это не приторочу, — Взмёт набычился.
— И не надо. Конь волоком потащит. А теперь спалим этот рассадник к злобожьей матери!
Избу с трупами подожгли первой, потом и на остальные дома пустили красного петуха. Показалось, или на самом деле изба с моровыми заполыхала жарче остальных? Взмёту даже привиделось, будто дым от той избы жирно чадит, был бы под хмельком, увидел бы в клубах перст указующий, мало того, что указующий — грозящий. Мол, бди, парень, на худом не попадайся. Подожгли хлева с павшей скотиной, сараи, всё, что может гореть. Уходя, постояли перед неглубоким колодцем, мрачно друг с другом переглянулись. Коряга достал колодезное ведро, с опаской заглянул. Вода как вода, но пробовать на вкус — нет уж.
— Воды тоже наберем. Пусть ворожцы головы ломают. Давай питейку, моя в седле осталась.
Взмёт снял с пояса небольшую деревянную долбленку.
— Я сам.
Вернулся к ближайшему горящему дому, снял с тына кувшин с носиком, вернулся. Стараясь не пролить, наполнил питейку, плотно пригнал пробку. С ближайшей сосны соскрёб смолы, на огне размягчил, залил щель. Притачали к ставням.
Волокушу изготовили быстро, секирой раз-два и готово, две длинные, крепкие лесины увязаны поперечинами, на них лежит моток — ставни и питейка. Подвели лошадей, приладили волокушу к упряжи взмётова Гнедаша.
— Чуть не забыл, — Коряга соскочил наземь, размотал клобук, сунул в тканину одну рукавицу, рукой показал, разматывай свое и тоже кидай сюда. В огонь всё, от беды подальше.
Легкой ногой метнулся к ближайшему пожарищу, что туго хлестало небо огненными знаменами, в оглушку било по ушам низким гулом, швырнул сверток на крышу, туда же бросил вторую рукавицу. Все. Теперь ноги отсюда.
— Ну что, вздрогнули, беззубый?
— Айда, братец, восвояси. Живы останемся — не помрем.
Глава 10
На княжий двор въехал верховой, не спешиваясь, поманил пальцем мальчишку-конюха.
— Зови князя. Скажи, дело неотложное.
Конюшонок только носом шмыгнул, и лишь пыль встала на том месте. Корягу лучше не злить. Говорят, одной левой может дух вышибить. Оно и видно, вон какой здоровенный. Ка-а-ак даст сотник щелбана по лбу, ходи потом с дыркой в голове, свисти на ветру. Пряник умчался в терем, взбежал на лестницу, поводил глазами вправо-влево. Самому в терем ступать боязно, нечего в князёвых палатах и переходах искать конюшонку, но дело нужно делать. Повезло. Князь вышел сам, в руке чарка, в чарке что-то горячее, прихлёбывает, обжигается, аж с усов капает. Молоко. Наверное, с медом. Пряник против воли задержал дыхание —
— Чего тебе?
— А там Коряга во дворе. Верховой. Говорит, немедля зови мне князя.
— Разъезд вернулся? Рановато.
— Разъезда не видно, а Коряга один, у ворот ждет.
— Седлай мне Яблочка. Только за доспехом схожу, — внимательно посмотрел на мальчишку. — На, допивай, балбес. Молоко с мёдом… Да не сразу, дурень! Горячее же!
Коряга стоял мало не в самых воротах, от вопросов отмахивался или мрачно отшучивался, двор жил своей нехитрой жизнь. Мели, скребли, чистили, тюкали топорами, сновали туда-сюда.
— Лица на тебе нет, — Белочуб из-за угла терема выехал на Яблочке. — Случилось что?
— Обещаю, лицо ты сегодня увидишь.
— Я правильно понял? Приехал, не спешился, зовешь меня. Ехать куда-то?
— Да, тут недалеко.
— Ну, так поехали!
— Вот-вот ворожец подъедет и снимемся. Уже послал.
— Ворожец?
— Да, князь.
Белочуб нахмурился, тряхнул белым чубом, единственным на всю пшеничную гриву.
— Не темни. Говори.
— Мор идет. Сам видел.
— Твою ж мать… — в сердцах плюнул. — Только этого не хватало! Где?
— На границе с боянами. Деревенька одна обезлюдела. Двадцать душ, ни один не выжил. Шестеро взрослых, остальные дети. Больно скоро все случилось. Два, может быть три дня. Тебе ещё придёт эта весть.
— А едем куда?
— Покажу кое-что. Вот и Молочник, едем, князь.
В воротах остановился ворожец на гнедом, не заезжая на двор, вопросительно дернул головой «Туда? За город?», кивнул, тронул коня. Невысокий, ровно скроен — что в рост, что в ширину — и вот ведь удивительно, совсем без пуза. Макушка ворожца аж блестит, зато «предгорье» просто заросло диким лесом, волоса так много и так он густ и жёсток, что не лежит, а стоит и даже торчит в разные стороны, ровно оброс Молочник ежовыми иголками. Ну да, как же, и фляга при нем, и спорь на что хочешь, что там молоко.
— Что за срочность? От дел оторвал!
— Мор у нас, Молочник, — бросил Белочуб.
Ворожец недоверчиво выглянул из-под сведенных в нить кустистых бровей. Иной раз Корягу сомнение брало, когда вот так хмурится, он хоть что-нибудь видит? Кусты глаза не застят? Вон, и уши сединой поросли. Но вроде слышит.
— Неоткуда ему взяться.
— Неоткуда, а взялся.
— Сам видел?
— Как тебя.
— Поподробнее. Язвы? Может, рвало их? Блевотину видел?
— Языки у бедолаг синие.
Молочник пару счётов молчал, потом затряс головой, зашептал: «Нет, нет, нет!»
— Плохо дело?
— Хуже некуда, князь. Про синий мор знаю из летописей, сам не видел. И никто не видел лет как сто. Гадость неописуемая. Из какой дыры выбрался, ума не приложу.
— Далеко ещё?
— В сосняке Взмётка ждет. Скоро уже.
Дальше скакали молча. Городские ворота, дорога, поворот направо, сады, сады, пустошь, вот он, сосняк.
— Дальше ножками, — Коряга спешился.
— В глухомань залезли, — Молочник ловко спрыгнул, потянулся, похрустел костями, — и правильно сделали. Надеюсь, ума хватило труп не тащить? Ведь не труп?