Ледовый барьер
Шрифт:
Хотя отсюда тот выглядел внушительнее, всё же метеорит был как бы преуменьшен громадой трюма. В очередной раз Гарза попытался осознать, как что-то настолько крошечное может весить так много. Пять Эйфелевых башен, сжатые в двадцать футов метеорита. Искривлённая, шершавая поверхность. Никаких тебе впадин, не то что на обычном метеорите. Сногсшибательный, почти неописуемый цвет. Он был бы не прочь подарить своей девушке кольцо из этого материала. И затем в памяти вспыхнули образы разных частей тела человека по фамилии Тиммер, выложенные в бараке управления. Ну уж нет, никакого кольца!
Он бросил
— Ну, как там? — Крикнул он мастеру.
— Почти готово, — крикнул тот в ответ.
Его голос отдавался эхом и искажался в огромном резервуаре. Гарза сделал шаг назад и выжидал, чувствуя, что теперь судно раскачивается сильнее. В воздухе висел мощный запах горящей стали, вольфрама и титана.
Наконец, по мере того как сварщики завершали работу, их агрегаты смолкали один за другим. Гарза кивнул. Двадцать две минуты; не так уж плохо. Лишь несколько критических швов, и всё. Рошфорт планировал сооружения так, что количество сварки сводилось к минимуму. Где только можно он старался делать конструкции проще. Так менее вероятно, что они откажут. Может быть, он и был педантом — но при том оставался чертовски хорошим инженером. Гарза вздохнул, когда корабль снова завалился на бок, опять сожалея о том, что Рошфорт не видит, как его план воплощается в жизнь здесь, в трюме. Чуть ли не в каждом проекте кто-нибудь, да умирает. Чем-то похоже на маленькую войну: лучше не иметь слишком много друзей…
Он сообразил, что корабль до сих пор заваливается на бок. «Ого, а эта волна — ничего себе», — подумал он. Послышалась суматоха слабых скрипов и стонов.
— Держитесь крепче! — Крикнул он группе, поворачиваясь и крепко хватаясь за поручни для поддержки.
Судно кренилось, выше, и ещё выше.
А потом Гарза понял, что лежит на спине в кромешной тьме, и у него болит всё тело. Как он здесь очутился? Могла пройти минута, а мог и час — определить не представлялось возможным. Кружилась голова: должно быть, произошёл взрыв. Где-то во тьме кричал человек — просто жутко орал — и в воздухе повисли сильные запахи озона и жжёного металла, на которые накладывались клубы дыма от горящего дерева. Что-то тёплое и липкое покрывало его лицо, и боль стучала в ритме с ударами сердца. Но затем всё это куда-то понеслось — далеко-далеко — и вскоре он смог забыться снова.
Палмеру Ллойду потребовалось время, чтобы прийти на мостик. Ему пришлось взять себя в руки. Он не мог позволить себе слишком долгую детскую обиду.
Его встретили вежливыми, даже почтительными кивками. На капитанском мостике возникло новое чувство, и ему потребовалось время на то, чтобы его понять. Операция почти завершилась. Ллойд больше не был пассажиром, помехой в критический момент. Он был Палмером Ллойдом, владельцем самого важного из всех, когда-либо найденных, метеоритов, директором Музея Ллойда, главой Холдинга Ллойда, седьмым богатейшим человеком планеты.
Он подошёл к Бриттон. За золотыми полосками на её плечах стоял монитор, показывающий местонахождение судна. Этот экран Ллойд видел и раньше. Корабль представлялся на нём крестиком, а длинная линия указывала курс, по которому они следуют. Судно постепенно приближалось
— Сколько ещё? — Спросил он.
— Восемь минут, — ответила Бриттон.
Хотя её голос был, как всегда, спокоен, в нём больше не чувствовалось того напряжения последних жутких минут у острова.
Ллойд посмотрел на Глинна. Сомкнув руки за спиной, тот стоял рядом с Паппапом. На лице у Глинна застыла привычная маска безразличия. Тем не менее, Ллойд почувствовал уверенность в том, что может различить самодовольство в этих флегматичных глазах. Да оно и должно там быть! От одного из величайших научных и инженерных достижений двадцатого столетия их отделяют считанные минуты. Ллойд выжидал, не торопил событий.
Он посмотрел на остальных собравшихся. Вот вахтенные, уставшие, но довольные, предчувствующие облегчение. Первый помощник Ховелл, непроницаемый. МакФарлэйн и Амира, молчаливо стоящие друг рядом с другом. Даже лукавый старикашка, доктор Брамбель, вылез откуда-то из-под палубы, из своей норы. Как если бы, по молчаливому согласию, они все собрались здесь, чтобы засвидетельствовать событие исключительной важности.
Ллойд выпрямился — крошечный жест, привлекающий внимание. Он подождал, пока взгляды всех собравшихся не устремились на него, а затем повернулся к Глинну.
— Господин Глинн, разрешите мне поздравить вас от всего сердца, — сказал он.
Глинн слегка поклонился. Собравшиеся на мостике обменивались взглядами и улыбками.
В этот миг дверь на мостик отворилась, и вошёл стюард, толкая перед собой стальную тележку. Из ведёрка с толчёным льдом высовывалось горлышко бутылки шампанского. Рядом стояла дюжина хрустальных фужеров.
Ллойд с наслаждением потёр руки.
— Эли, старый лжец. Может быть, в некоторых вопросах ты и правда ведёшь себя, как ворчливая старая карга, но для шампанского ты не смог бы подобрать время получше.
— Я и правда лгал, когда говорил, что у меня лишь одна бутылка. Если честно, я взял с собой целый ящик.
— Просто чудесно! Так давай за него возьмёмся.
— Придётся обойтись одной бутылкой, ведь здесь — капитанский мостик. Не волнуйтесь — когда мы войдём в гавань Нью-Йорка, я лично открою оставшиеся десять. Кстати, пожалуйста, окажите нам честь, — сказал он и жестом указал на тележку.
Ллойд шагнул к ней, вытянул бутылку изо льда и с ухмылкой поднял.
— Не урони её на этот раз, дядя, — почти неслышно заметил Паппап.
Ллойд бросил взгляд на Бриттон.
— Сколько ещё?
— Три минуты.
Ветер с силой ударил в окна. Panteonero набирал силу, но — Бриттон ему уже сообщила — они обогнут остров Стэйтен и окажутся под прикрытием Огненной Земли задолго до того, как юго-западный ветер сменится более опасным северо-западным. Ллойд снял с пробки фольгу и ждал. Бутылка холодила руку.
Какое-то время единственными звуками на мостике были стоны ветра и далёкие удары волн.
Затем Бриттон оторвала взгляд от экрана и бросила взгляд на Ховелла, который согласно кивнул.