Ледяное сердце Златовера

Ипатова Наталия Борисовна

Мы долго бродили по этому странному городу, неприкаянные, не в состоянии найти открытую гостиницу или трактир, где нам были бы рады. Все подозрительные на экстремум местечки были закрыты массивными запорами и для верности заложены пустыми ящиками, корзинами, бочками и прочей порожней тарой. Создавалось впечатление, что весь город в одночасье свернул свой бизнес, и мои мечты о дородной накрахмаленной кельнерше, которая поставит перед нами миски с сосисками и капустой, шоколад со сливками, горячие булочки, а к сосискам — свежее пиво, достигнув расцвета в тот момент, когда у нас в Тримальхиаре бывает полдник, увяли, как розы в октябре, и я погрузился в голодное уныние. Мы все равно не могли двигаться

дальше, пока не запасемся провизией где-то на неделю пути. Охотник из меня никакой, из Звенигора, как я понял — тоже, а на рыбалку ушло бы слишком много драгоценного времени, к тому же постоянно пополнять наши запасы свежей рыбой мы не сможем, так как не всегда будем вблизи воды, а запаса из нее не сделаешь — испортится. Хочешь — не хочешь, а нам нужно было вытрясти из этого на первый взгляд милого, а теперь выглядевшего все более гнусно городишки все, в чем он нам отказывал.

Мне довольно скоро наскучило любоваться его готическими причудами: коленчатыми улочками, похожими на водосточные трубы, и самими трубами, выполненными в виде морских драконов, фантастическими флюгерами, крутыми крышами, замшелыми камнями в кладке. Вся эта романтика способна растрогать меня только на сытый желудок. Куда ни кинь взгляд, всюду запертые и забаррикадированные двери, плотно занавешенные окна, кое-где — трепет занавески, выдававшей внимание к нам чьих-то боязливых глаз.

— Что ты обо всем этом думаешь, Звен?

— Эпидемия? — предположил он с оттенком брезгливого презрения в голосе, и в следующие пять минут моя копилка информации пополнилась сведениями о том, что среди саламандр не бывает эпидемий, а если возникает угроза болезни, то нет ничего проще, чем выжечь злопакостного микроба посредством очистительного огня.

«Ну и кто же из нас шовинист?» — вяло подумал я.

Понемногу мы с нашими лошадьми, болтаясь по пустынным улицам, начинали чувствовать себя идиотами. Пару раз нам на глаза попались какие-то обгорелые руины, но я с негодованием отверг робкое предложение Звенигора укрыться среди развалин и переждать надвигающуюся ночь. «Мы, в конце концов, — сознательно повышая голос на всю округу, возмущался я, — принцы, а не пара бродяг, так какого черта мы будем компрометировать наше звание и миссию!» Мой эпатаж прошел даром, и тогда я, уже и в самом деле взбесившись, подскочил к ближайшей двери, за которой уж точно скрывалась какая-то кофейня, так как запах пряностей еще не успел до конца выветриться, и что есть силы принялся лупить в нее кулаками, а затем и ногами. Так я бесновался некоторое время, и Звенигору было мучительно стыдно находиться со мною рядом, но держался он стойко и не сбежал, спасая свою репутацию от дурного знакомства.

Результат из этого вышел совершенно неожиданный. Я рассчитывал, что если мне не отворят, я с помощью Могущества вышибу дверь и хотя бы погляжу в их перепуганные физиономии и по-человечески спрошу, что тут у них происходит. Вместо этого в доме на другой стороне улицы хлопнула балконная дверь, и скрипучий, несомненно дамский голос визгливо и безапелляционно потребовал, чтобы мы немедленно убирались прочь.

Когда я оборачивался, я уже предположительно знал, что увижу. И не обманулся. На балконе стояла пожилая дама, с головы до ног в черном, в гипюровом чепце и старомодной кружевной пелерине, с безукоризненной прической на седых волосах. Свое недвусмысленное требование она подчеркивала, выразительно дирижируя зажатым в кулаке лорнетом. Рассматривая нас, она тянула тощую шею и, признаться, весьма напоминала ворону, выглядывающую из куста. Поскольку она явно была не в том возрасте, когда ее могли бы растрогать красота Звенигора и его бедственное положение, я понял, что настала моя очередь укрощать старого дракона. Ну что ж, в отличие от моего друга саламандра,

в этом деле у меня был опыт. Честно говоря, я думаю, нет такой дамы в возрасте выше сорока, на какую в той или иной степени не подействовало бы обаяние Арти Клайгеля. На худой конец всегда можно представить, что передо мною — всего лишь бабушкино привидение.

Прежде всего надлежало убедить старую леди в том, что мы не испорченные молодые люди без всяких манер, не наглецы и не грубияны, и что у нас нет никаких криминальных намерений. Поэтому я позаботился о соответствующем выражении лица и, обернувшись к ее неприступному балкону, отвесил глубокий поклон.

— Мадам, — сказал я с глубоким раскаянием, — когда мы вступили в этот город, у нас и в мыслях не было нарушать общественное спокойствие. Мы — мирные путники, нам всего-то нужен был кров на ночь и запас еды в дорогу. Не будете ли вы столь любезны хотя бы сказать нам, почему мы не можем получить все это здесь, и законным образом, не привлекая к себе излишнего внимания?

Мадам некоторое время молча рассматривала нас пронзительным птичьим взглядом. Я рассчитывал, что она немного смягчилась.

— Уходите, — снова повторила она. — Уходите, господа, и, пожалуйста, побыстрее, если вы не ищете крупных неприятностей для себя и тех, к кому вы привлекаете, как вы совершенно справедливо выразились, излишнее внимание.

— Мадам, вы единственный живой человек, с которым нам посчастливилось заговорить. Мы не были бы столь упрямы и злы, если бы с утра к нам в рот попало хоть что-нибудь. Что тут происходит?

Она нервно оглянулась. Пожилая леди, она явно была из тех, у кого потребность выражать негодование вслух сильнее любого страха и здравого смысла, и сейчас, кажется, она об этом жалела. Но она была в высшей степени воспитанная дама, и скорее пошла бы на смерть, чем нарушила приличия, укрывшись в своей квартире и оставив нас на улице сотрясать округу воплями и стуком в запертые двери. Кроме того, я самонадеянно полагал, что это высохшее сердце не останется глухо к моим манерам и умению общаться с дамами этого возраста. Все-таки мама, леди Джейн и бабушкино привидение.

— Привяжите лошадей за углом, — вдруг приказала она, — потом бегом возвращайтесь и поднимайтесь ко мне. Я отопру парадное.

С этими словами она исчезла.

— Волшебник! — восхищенно сказал Звенигор.

Знаю, и законно горжусь!

Мы еще немного поворчали по поводу ее странного распоряжения относительно лошадей. Она, разумеется, не хотела пачкать мостовую перед своим парадным, но мы-то, возвращаясь, могли никогда не увидеть дорогих нам Касторку и Гейзера. Может, как раз конокрады здесь еще не отказались от заработков.

Потом, пока мы ощупью поднимались к ней на третий этаж по темной захламленной лестнице, я успел как следует проинструктировать Звенигора насчет правил поведения в подобном обществе, и, кажется, окончательно его закомплексовал.

Она впустила нас в симпатичную скромную квартирку, по которой из угла в угол слонялись две ко всему равнодушные кошки. Я не преминул подлизаться к животным, а наши мечи мы повесили на стойку, рядом с зонтиком мадам. Ей-богу, в жизни не видывал более чудного соседства.

Пожилая леди, впрочем, оказалась коммуникабельнее, чем при первом впечатлении, а уж совсем нас примирил с нею круглый столик в гостиной, накрытый под лозунгом: «Максимальное достоинство — минимальной ценой!»

— Право, мадам, — смутился я, — мы не можем объедать вас в условиях, когда добыча продуктов сопряжена с очевидными трудностями.

Мадам оживилась. Тема «что, где, почем» считается вполне светской.

— Я покупаю оптом, — гордо заявила она. — Так выходит дешевле, и я с моим запасом могу просидеть, не выходя на улицу, еще очень долго, пока все как-нибудь не уляжется.