Легенда о Ричарде Тишкове
Шрифт:
Его осторожно спрашивали, что же мешает.
— Если б у меня была хоть какая-нибудь вторая профессия! — горько восклицал он.
Собеседники старались помочь человеку:
— Но ведь можно пойти разнорабочим. Хотя бы тем же землекопом.
Он безнадежно качал головой:
— Нет, это не вариант… Что я тогда увижу? Одна и та же траншея каждый день!
— Ну, устройся там в многотиражку.
— Опять кропать статейки? Нет, это не вариант!
И он убедительно доказывал, что нужно совсем не то, нечто совсем иное: просто идти куда глаза глядят, спокойно и непредвзято подставляя
Ричарду идея нравилась. Когда и поездить, как не в молодости. А вариант у него был.
Как-то в компании он познакомился с капитаном самоходки-сухогруза. Ричард его тогда особенно не разглядывал. Теперь вспомнил.
В одну из суббот он опять пошел в ту компанию, пел новые песни. Когда подсказывали, что сыграть, как обычно, не реагировал. Но когда капитан, подвыпив, попросил повторить песенку про дальний берег, сказал:
— Для тебя повторю. Моряки — люди!
Он играл в тот вечер, пока рука не устала. Потом пил с капитаном за моряков, за дружбу, за гитару, за то, чтоб настоящие парни всегда понимали друг друга, за то, чтоб не в последний раз, за песню про дальний берег…
Ричард пил через тост, капитан — с железной последовательностью. Но не зря он раньше ходил по Северному морскому пути, да еще третьим помощником, да еще с заходом в Верхние Кресты…
Утром Ричард проснулся на диване в незнакомой комнате, где на полу лежала желтоватая медвежья шкура, справа над дверью висела фотография любимой женщины, слева над дверью — лучшего друга, а между ними, в строгой деревянной раме, — сушеный краб.
Но слабость, проявленная Ричардом, лишь увеличила симпатию капитана к нему. Через четыре дня он вышел в рейс на сухогрузе «Композитор Балаян», порт назначения — Красноводск, с заходом в Ярославль, Горький, Куйбышев, Камышин и Астрахань. С собой Ричард взял чемоданчик, гитару и толстую тетрадь в жесткой обложке, где мелким почерком было записано триста шестьдесят восемь песен.
Должность у него была — матрос, обязанности — неопределенные. Но Ричард быстро сориентировался и уже на третий день делал все что положено — он не любил, чтобы за него работали другие. Краны на самоходке были свои, в портах разгружались и загружались сами — за рейс удалось даже прилично подработать.
В Москву вернулись через два месяца. В новый рейс Ричард не пошел: ребята на сухогрузе были хорошие, но из женщин одна пожилая повариха; стоянки коротки, палуба узка и все наперед размечено до самого Красноводска и обратно. Не было простора. Неинтересно…
Дома отец спросил:
— Уволился?
— Ага.
— Ну и куда же теперь?
— Погляжу…
Отец помолчал неодобрительно.
— На гитаре играть будешь?
— Это само собой, — ответил Ричард. — Таланты надо развивать.
— Ну, играй, играй, — хмуро сказал отец. — До тюрьмы не доиграйся.
И он, и мать, и даже старшая сестра относились к Ричардовой гитаре с подозрением. Ничего плохого про него пока что не знали. Но он уходил куда-то каждый вечер, он все кому-то звонил, и ему все звонили. Он вдруг устроился на хорошую зарплату, и вдруг ушел с той
— Куда уходишь-то? — спрашивали они.
Ричард отвечал:
— В компанию.
Сегодня компания, завтра компания… Вон в Кривоарбатском зимой квартиру ограбили. Вон позавчера по всему подъезду, из рук в руки, таскали «Вечерку» — как пятеро стиляг изнасиловали девушку, а она выбросилась из окна… Тоже небось компания!.. А сестра, хоть и была старше Ричарда всего на два года, уже засерьезнела, собиралась скоро замуж и думала как родители. А младшую сестренку не спрашивали.
— Ладно, батя, — ответил Ричард и усмехнулся. — Не боись, на стройку коммунизма уеду. В самых первых рядах!
— Завербуешься, что ли? — не сразу спросил отец.
Ричард снова усмехнулся.
— Я человек вольный.
— За свои билет купишь?
— Насчет этого я не миллионер!
Больше отец спрашивать не стал, и Ричард сам ответил, легонько постучав пальцами по гитаре:
— Выручит, родимая…
Родимая выручила.
Ричард нащупал через ребят, где записывают на стройки Востока и Севера, пошел туда и узнал, что поехать можно в разные места, между прочим, в среду собирают хлопцев, которые уже оформились в Степной. А кто в Якутию и в Кузбасс, будут собирать на той неделе.
— А в Степном — там что? — спросил он.
Ему ответили:
— Строительство металлургического завода. Платят прилично, общежитием обеспечивают. Конечно, Казахстан, голая степь, не то что Красноярский край… Но если хочешь — оформляй в темпе комсомольскую путевку.
Ричард сказал:
— Ладно, посмотрим…
И, пока ехал домой в троллейбусе, все представлял себе пыльную степь и голый поселок, без деревца, без радости. И чем скучней виделся ему этот поселок, тем больше хотелось туда попасть.
Дома он сказал младшей сестренке:
— Знаешь такой город — Степной?.. Тоже надо посмотреть. И в степи люди живут…
А в среду пришел с одним из своих ребят, пришел за полчаса до начала, а когда стали собираться, заиграл. Сперва совсем тихо, для двоих, потом погромче…
К началу собрания зал грудился вокруг него. Ребята ухали, восхищались. А он играл.
Ближе всех к нему протиснулся паренек лет восемнадцати, модненький, аккуратный — на белой рубашке галстук птичкой, с короткими крылышками вразлет. Лицо у паренька было простоватое, в веснушках. Зато брюки — самые современные: сверху узко, снизу клеш, на клеше шлица, на шлице цепочка между двумя металлическими пуговицами.
— Тоже в Степной? — вдруг спросил у него Ричард между двумя песнями.
Тот, покраснев, ответил восторженно:
— Ага! А ты?
Ричард чуть пожал худыми плечами.
Пришел еще один — с красивой красной гитарой, пробрался поближе и, дождавшись паузы, со снисходительной деловитостью похвалил Ричарда, сделав при этом профессиональное замечание по поводу манеры держать гриф.
На малого зашикали, но Ричард скромно и серьезно согласился с ним и даже подвинулся, давая место рядом. Парень тоже спел пару песен. Но он важничал, выламывался, умело тянул ноты и при этом томно заглядывал в глаза девушкам.