Легенда о Ричарде Тишкове
Шрифт:
Ричард принес ей один цветок — большую красную розу, за которой специально гонял на Центральный рынок. Девушка поблагодарила и чуть заметно улыбнулась.
Вечеринка была хорошая, студенческая, ребят в комнату набилось полно. Ели мало, пили в меру, пели много — в общем, что надо. Большинство песен Ричард знал, новые — записывал. Пару раз именинница взглядом спрашивала, нравится ли ему. Он с простоватым восхищением кивал — здорово, мол, поют!
В разговоре она обмолвилась, что настоящий день рождения у нее завтра, а собрались в субботу, потому что девочкам
Тогда он попросил, чтобы в воскресенье она пошла с ним.
— А куда? — спросила она с чуть снисходительным любопытством.
— Да так, в компанию, — объяснил Ричард. — Просто так. Сегодня ты меня позвала, а завтра я тебя. Ладно? Все ребята свои будут, хорошие ребята…
— С твоей работы?
Он уклончиво ответил:
— Да вообще — ребята…
В воскресенье он должен был идти в одну компанию, где собирались молодые писатели, артисты, а также научные работники. Ричард позвонил утром хозяину квартиры и сказал, что вот сегодня, к сожалению, никак не выходит, обещал одну девушку сводить в кафе.
— Заваливайтесь вместе! — закричал в трубку хозяин. — Все же договорено, откладывать нельзя!
— Тут такое дело, — сказал Ричард, — у нее сегодня день рождения…
— Ну и отлично! — подхватил хозяин. — Отметим у нас.
Ричард зашел за ней в общежитие. Гитару он взял с собой, и девушка погрозила пальцем:
— Так ты, оказывается, играешь? А еще скромничал!
Он вздохнул:
— Чтоб играть, учиться надо. А я так, балуюсь…
А через три часа она, оглушенная его песнями, неожиданными поздравлениями и обилием известных фамилий, растерянно смотрела, как известный поэт чокается с ней и при этом говорит, чуть заикаясь:
— Б-будь, старуха!
Она растерянно смотрела, как молодой киноактер пытается настроить гитару, а рабочий парнишка, которому она торопливо диктовала песенки в коридоре, говорит ему снисходительно:
— Не, Славик, так не пойдет. Это тебе не кино, тут халтурить нельзя…
После вечеринки кинорежиссер, снявший две комедии, подбросил их до общежития на своем «Москвиче», по-приятельски попрощался с Ричардом, а даме поцеловал руку.
Когда они остались одни, она пораженно спросила:
— Где ты научился так петь?
Он, скромничая, отмахнулся:
— Разве это пение? Так, балуюсь…
И, радостно хмелея от сознания своего могущества, от того, что вся его благодарность, вся жалость к этой девушке нашла наконец выход, вздохнул горячо:
— Если тебе понадобится чего, ты мне только слово скажи, ладно? У меня же ребят — пол-Арбата!
А через неделю он, как обычно, забежал к ней вечером, чтобы в коридоре, при тусклой лампочке, переписать слова дурашливой песенки, которую институтские туристы привезли с приполярного Урала.
Год спустя после того, как впервые взял в руки гитару, он услышал раз на площади Дзержинского:
— Обязательно приходи — Тишков будет! По крайней мере обещали…
Говорил какой-то парень в будке телефона-автомата — дверца была приоткрыта. Ричард не сразу понял, что это о нем.
Впрочем, он не очень
Порой это было трудно, очень трудно. Но у Ричарда уже имелись свои приемы.
Он знал, в какой компании проходят какие песни. Конечно, случаи бывали всякие. Но все же, например, студентам технических вузов нравились песни туристские, дурашливые, задумчивые — про Карелию, про Ленинград. Интеллигенция любила пародии, а также серьезные о жизни, причем особое внимание обращала, чтобы хорошие слова. И еще здорово проходили странные песенки, которые Ричард и сам любил, хотя и не знал толком за что. Вроде вот этой:
Соблюдайте чистоту На походе, на привале — Всюду, где бы ни бывали, Соблюдайте чистоту! На работе и в быту, Дома, в поезде, не морщась, Уважайте труд уборщиц, Соблюдайте чистоту! В старом аэропорту, Даже если рядом новый, Как сияющий целковый, — Соблюдайте чистоту!А ребята попроще, особенно девчонки, любили песни грустные. Дурашливые тоже любили, но грустные — куда больше.
Еще очень важно было, что за чем петь.
К самым лучшим песням, своим любимым, Ричард подводил постепенно, мягко. А потом рушил их на слушателей одну за одной, и лицо у него при этом было темное и замкнутое, и взгляд — мимо их взглядов, мимо шепотов, восторженных придыханий… Эти песни он пел только для себя и никогда не повторял, сколько бы ни просили.
Впрочем, он вообще ни одну песню не повторял дважды — и за это уважали.
Работал он теперь в научно-исследовательском институте, техником, получал сто двадцать, плюс премия. Работа была что надо, и устроился он туда через одну компанию. Хозяйка дома, дама лет сорока, отнеслась к Ричарду с материнской заботливостью, стала расспрашивать про родителей, про сестричек, про завод… Он сказал, что работа приличная, выходит до восьмидесяти, вот только ездить далековато.
— Ну, нет, — возмутилась хозяйка, — надо придумать что-нибудь получше! Додик, ты бы устроил мальчика к себе.
Додик был лысоватый компанейский парень — между тридцатью и сорока, научный работник, душа-человек. Он тут же придумал комбинацию:
— Это мы сделаем так. Я приведу сюда шефа, а Ричард придет с гитарой. Я еще заранее почву подготовлю…
— Да нет, не надо, — вежливо, но твердо отказался Ричард, и все поняли, что за песни он плату не берет и песнями не расплачивается.