Легенда о воре
Шрифт:
– И какова же ваша цена?
– Миллион эскудо.
Мальфини жадно засопел. Даже Варгас, привыкший при любых переговорах сохранять каменное лицо, почувствовал легкую дрожь в верхней губе.
– Если я продам вам пшеницу, Севилья вымрет от голода, - прохрипел купец.
– Именно этого и хочет Англия, сеньор Варгас. Нам нужна разделенная Испания, чтобы разделаться с ней, как вы, наверное, уже догадались. Нам не нужна еще одна Армада, направленная к нашим берегам. В следующий раз у нее может и получиться.
– Вы хоть понимаете, чего вы от меня требуете?
– Говорят, вы родились бедняком, сеньор
– Вы просто наглый ублюдок, Вимполе.
Если Варгас ожидал, что это заденет посетителя, то этого не добился. Гильермо мудро проигнорировал этот комментарий, ясно дав понять, насколько неуместным считает мнение Варгаса.
– Как пожелаете. Но я наглый ублюдок с пшеницей?
Купец потупил взор. Когда он снова поднял глаза, из них исчез страх, словно он принял решение и понимает последствия своих действий.
– Согласен.
– Ну что ж, отлично, сеньор Варгас. В таком случае, вот мои условия.
В следующие дни Гильермо пропал из вида. Следуя указаниям Санчо, он не вернулся в театр и не показывался на улицах, чтобы снизить риск неожиданного столкновения с Варгасом.
Неделю спустя, накануне согласованной с купцом даты, англичанин проснулся на закате, с похмельной головой и слипающимися веками. Санчо регулярно снабжал его вином, что сказалось на нем плохо. Как всегда после избыточных возлияний, он клялся, что никогда больше не будет пить, хотя не в состоянии был сдержать это обещание. Гильермо внутренне ощущал неутолимую потребность, которая сжирала его внутренности, как дикий зверь, в особенности проявляясь в те минуты, когда он сочинял один из своих сонетов. Если слова не складывались или Гильермо не считал их достойными, клыки этого зверя вгрызались в его печень. Гильермо знал единственный способ погасить его ярость - утопить зверя.
В такие минуты он вспоминал своих детей, хотя и пытался не думать о них, чтобы не ощущать еще большего груза одиночества. Когда он покинул Англию в 1588 году, старшей, Сюзанне, было пять лет, а близнецам Хамнету и Джудит - три. Уже много месяцев он не зарабатывал достаточно денег, чтобы отсылать их домой, и спрашивал себя, как они там. Его жена была слишком эгоистична и глупа, чтобы научиться писать или еще каким-то образом отправить ему весточку. В который раз в жизни он пожалел о том, что обрюхатил женщину на восемь лет старше, на которой его принудили жениться. Он едва ее выносил и отправился от нее подальше в поисках своей судьбы, что было для него единственным выходом.
Движимый желанием преуспеть в театре, он присоединился к труппе бродячих комедиантов, отправившись в двухгодичное турне по континенту, посещая такие места, о которых он раньше и не слыхивал - Верону, Венецию или Севилью. Актерские способности Гильермо был неплохими, и этим он пытался компенсировать свои попытки постоянно импровизировать по ходу спектакля. К тому же он обладал большим талантом, чем товарищи по труппе. Это время от времени вызывало стычки и споры, которые вывели из терпения директора театра, а в результате он выгнал Гильермо. Кончилось тем, что актеру пришлось жить в потрепанной дыре под названием "Красный петух", проклиная судьбу и застряв из-за войны в Испании с постоянным ветром в карманах.
Образ бездонного кошелька вдохновил
– Маэсе Гильермо!
Санчо ждал в дверях и провел его в маленький, но уютный зал, который хозяин постоялого двора предоставил в их распоряжение. Там стоял низкий стол, окруженный скамьей и двумя стульями. На одном из них сидел худощавый мужчина с крючковатым носом, который тут же встал.
– Дон Мигель де Сервантес, позвольте представить вам дона Гильермо де Шекспира.
Ужин прошел в кропотливых попытках понять друг друга - Гильермо боролся со своим плохим испанским, а Мигель делал удивленное лицо, когда актер произносил слова на собственном языке. Комиссар знал по-английски лишь ругательства и воинские команды. Но с помощью Санчо они поняли друг друга.
Когда юноша представил их друг другу, Мигель осмотрел Гильермо с головы до пят своим прямым и колким взглядом, таким же аскетичным, как и его собственное тело, не скрывая неприязни к врагу короля. Гильермо тут же это заметил, но попытался сгладить впечатление, выявив то, что было между ними общего. Трудно было найти двух более отличающихся людей, поскольку на фоне кастильской строгости комиссара Гильермо отличался чувственным и непостоянным характером.
– Я понимаю ваше предубеждение в отношении меня, дон Мигель, - сказал Гильермо, отодвигая тарелку, в которой остался лишь рыбий хребет.
– Но от всего сердца уверяю вас, что меня совершенно не заботят споры между нашими королями. Англичане или испанцы, хозяева или слуги... жизнь - это лишь театр, друг мой.
Комиссар захлопал глазами, удивившись, что англичанин начал с подобной мысли, но тут же понял, какого рода человек сидит напротив. Оба разделяли то, чем обладают лишь немногие: способность заглянуть внутрь, разглядеть спрятанную под видимой формой сущность.
– Так значит, вы поэт, дон Гильермо. Или вы будете утверждать, что так запачкались при написании деловых писем?
– спросил Мигель, указывая на чернильные пятна на манжетах англичанина.
– Да, вы правы. Признаюсь, - он приподнял один из рукавов, уже не стесняясь своей бедности.
– Из этой материи и сотканы наши грёзы.
Когда Санчо переводил последнюю фразу англичанина, он не смог сдержать язвительной усмешки.
– Не соглашусь с нашим гостем, комиссар. Единственная материя грёз - вот это, - заявил юноша, тряхнув кошельком на поясе, чтобы зазвенели монеты.
– А я не согласен с вами обоими. Материя наших грёз - это надежда, без нее мы бессильны.
– Надежда?
– переспросил Гильермо.
– Надежда на что?
– На свободу, - хором откликнулись Санчо и Мигель.
Гильермо покачал головой.
– Людям нравятся стены. Жить запертыми внутри удобных предрассудков. Бог, король и родина. Они готовы убить, лишь бы им не указали на ошибки.
Воцарилось неловкое молчание, наполненное неприятной и трезвой ясностью. Мгновение все трое не знали, что сказать. Двое были врагами, потому что так решили их короли и епископы. Третий был вором, беглым каторжником, человеком, поправшим все законы.