Легенда Татр
Шрифт:
– Пойду!
– Маршал, пустите нас! – закричали мужики, которым Лентовский, стоя в дверях погреба, загораживал дорогу.
– Без пана полковника – нельзя!
– Поговори еще! – дерзко крикнул Курос и обхватил старика, чтобы оттащить его в сторону.
Осмелели и остальные. Они схватили Лентовского, а Юзек Новобильский сказал:
– Пока что мы тебя здесь запрем.
И, втолкнув Лентовского в подземелье, они захлопнули дверь.
А Мацек Новобильский взбежал на стену и стал высоко махать белым
Полковник Яроцкий заметил платок и приблизился к стене.
– Чего вы хотите? – крикнул он.
– За Костку и за Лентовского отпустите нас на свободу?
Яроцкий боялся крестьян, шедших на подмогу, и потому ответил:
– Отпустим!
– Поклянетесь?
– Поклянемся!
– И подпишетесь?
– И подпишемся!
– Так перестаньте стрелять! Пришлем договор для подписи!
– Ладно!
Мацек побежал к Иозелю Зборазскому, вытащил испуганного еврея за шиворот из-под груды перин и заставил его писать условия сдачи.
Пушки замолчали.
Мужики не стали разыскивать Костку. Не хотели смотреть ему в глаза. От Марины они узнали, что он спит.
А Марина вошла в комнату и увидела Костку на постели Платенберга. Сон его одолел.
Она потрясла его за плечо.
Костка вскочил:
– Что? Собек с Топорами?
– Нет, – ответила Марина, – мужики сдали замок.
– Как? Что? – закричал Костка, вскакивая на ноги.
– То, что говорю. Жалко мне вас.
– Кто сдал? Где Лентовский? Убит?
– Нет, заперт в погребе.
– Правду говоришь?
– Правду.
Костка упал на постель.
– Прислушайтесь, если не верите, – сказала Марина. – Пушки перестали стрелять.
Костка прислушался.
– Правда, – сказал он.
– Жалко мне вас, – повторила Марина.
Страшным показалось Костке молчание пушек.
«Как смерть», – сказал он про себя.
Вдруг им овладел бешеный гнев. Он топнул ногой, прошептал сквозь зубы проклятие, собрался бежать… Продержаться еще час, два… помощь придет!
Он бросился к двери, хотел выбежать на двор замка, но тяжелая дубовая дверь, ведущая на лестницу, была заперта снаружи. По-видимому, она была чем-то приперта. Он повернулся к окну, но из окон покоев Платенберга двора не было видно. Виднелись только далекие Татры, а перед ними – широкая равнина. Под окном – отвесный склон утеса, на котором стоял замок. Спастись было невозможно.
– Заперли меня, собаки! – крикнул он беспощадно.
– Заперли, – сказала Марина. И прибавила в третий раз: – Мне вас жалко.
В один миг, как у утопающего, промелькнуло в его мыслях все: подложные королевские грамоты, вербовка и призыв мужиков к бунту, грамота Хмельницкого, собственный его манифест, разосланный два дня тому назад, занятие замка, – явная измена и восстание. Его могла ожидать только смерть.
Он сел на кровать
– Жаль вам своей молодой жизни? – спросила Марина.
Костка молчал.
Вдруг что-то загремело.
– Стреляют! – радостно крикнул он, поднимая голову.
– Нет, это где-нибудь обвалилась стена, пробитая ядрами.
Костка внимательно прислушался, – но опять наступила тишина.
– Жаль вам жизни? – повторила Марина.
Тогда Костка поднял глаза, посмотрел на нее и медленно заговорил:
– Эх, Марысь… Как над молодым дубом, царем деревьев, взошло надо мной солнце и озолотило мое чело… Зачем же так быстро, так внезапно собрались тучи, зачем надо мною сверкнула молния? Я хотел возвыситься, но хотел не только славы себе: я хотел добра людям… Пройдут века, прежде чем исполнится то, что хотел сделать я… Королем мужиков, королем простых людей хотел я быть, как Казимир Великий…
– Вы и королем хотели быть? – спросила изумленная Марина.
Но Костка не стал объяснять ей ничего. Он продолжал:
– Пройдут века… Мужики сами, своими руками бросают в море нож, который должен был перерезать петлю, сдавившую им горло. Зачем покинули они меня? Зачем не пришли? Зачем епископ Пстроконский, тынецкий аббат, побоялся Рима? Кто первый губит меня и кто первый губит свободу народа? Знаю! Понимаю, кто!
Костка взволновался, и слезы выступили у него на глазах.
– Зачем мужики не пришли? – воскликнул он, – Зачем не пришли! Они погубили мою молодую жизнь, затянули петлю и на своей шее! Увидят теперь! Их будут карать огнем и мечом. А мне – только смерть… О, Беата, Беата, Беата!
– Вы призываете святую Беату?
– Святую, самую святую для меня на земле! Я любил ее, – так любил, что таяло сердце мое. Я любил девушку, похожую на ангела, – и она любила меня. Я думал, что буду счастлив и разделю с нею власть над обширными поместьями, а может быть, и еще большую власть. А теперь? Я заперт на голой скале, окружен войском и всеми покинут. Крест мне, крестьянскому мессии, терновый венец, да копье в бок, да губка с уксусом! Шляхта с ксендзами, деля мои одежды и право убить мысль мою и честь, будут метать жребий и будут вырывать друг у друга мужицкое горе, как вороны вырывают кости и падаль! Вопьются когтями, и каждый будет тащить в свою сторону!
Страшная скорбь и горе звучали в голосе Костки.
Марина подошла к нему и сказала:
– Пан, мне больно за вас.
Костка взглянул на нее.
– Болит за вас мое сердце. Утешьтесь.
– Чем могу я утешиться? – горько ответил Костка.
– Пряхи, адские девы, ткали нить вашей жизни… Но старшая берет уже ножницы, огонь уже готов, не доткут до конца вашей нити, бросят ее в огонь. Утешьтесь хоть на миг…
– Как?
– Утешьтесь со мной.