Легенда Татр
Шрифт:
С ним приехало триста человек свиты: его гусары и казаки, конюшие и стремянные, камердинеры, гайдуки, слуги и маршалы двора, сокольничьи с чудесными соколами и псари с целыми сворами великолепных борзых. Пришли даже два верблюда, покрытые златоткаными коврами.
Свита Сенявского расположилась лагерем позади замка, потому что в самом замке не могла бы поместиться. Но хотя жених был окружен таким многочисленным двором и таким могуществом, все же Марина из Грубого чувствовала себя сильнее его избранницы.
Съехалось
И среди этой толчеи, как звезда, сияя от счастья, ходила панна Агнешка Жешовская.
Видела Марина из окна буфетной господские забавы: как состязались в скачке верхом молодые люди, как копьями вышибали они друг друга из седел на импровизированных турнирах, как травили собаками прирученных медведей, как целые кавалькады мчались в поле с собаками и соколами, а жених с невестой ехали посередине.
Ныло сердце Маринино.
Она пряталась, чтобы Сенявский ее не увидел и чтобы не приставала к ней озорная шляхетская молодежь, которая перебирала всех девок из замка, соседнего местечка и окрестных деревень, как перебирают груши-паданки. Марина не могла понять, как это девки отдавались, словно невольницы, на одну ночь, на один час, иногда на одну минуту. Не было в них никакого сопротивления, ни малейшего признака собственной воли. Кто позовет, кто поманит, к тому и шли. А когда Марина заговорила об этом с одной из них, та ответила:
– Бывает, что хочется, бывает, что и не хочется, да уж лучше по старинке, как матери наши делали, чем получить каблуком в живот или палкой по спине.
– Да нешто ты подневольная?
– Я господская. А ты нет?
– Нет!
– А чья же ты?
– Сама себе хозяйка, только смерти покорюсь.
– Смерти? Ну, это мы все. Первое – господь бог, второе – пан, третье – смерть. А ты что же, не такая, как я?
– Нет, – отвечала Марина и подумала, что она обнимала первого из здешних кавалеров и – увы! – жениха панны Жешовской!..
Когда же свадебный поезд отправился в костел и замок опустел, Марина схватила длинный отточенный нож, никем не замеченная выбежала с ним на лестницу и через все покои помчалась в спальню, где стояло под балдахином из голубого шелка, затканного золотыми звездами, приготовленное для молодых брачное ложе. Это была дубовая кровать, на которой испокон веков теряли невинность все панны Жешовские, за исключением одной, которая согрешила с придворным лекарем и была живою замурована в подземелье еще в царствование короля Сигизмунда.
Большие тяжелые занавеси, широкими складками падавшие
Она решила убить обоих новобрачных, когда они лягут на это ложе любви.
– Как, ты будешь с ним спать? – шептали ее до крови искусанные губы. – Ты будешь его? Ты? Погоди же! Я здесь!..
Долго глухая тишина царила в замке. Наконец за полуоткрытыми окнами услыхала Марина щелканье бичей, пальбу из мортир и клики – это все возвращались из костела.
Долго-долго, до поздней ночи замок дрожал от пальбы из пушек, от песен и веселого говора, и яркие отсветы огней проникали в темную спальню молодых. Когда вечер сменился ночью, в комнату вошли два гайдука с зажженными канделябрами, а за ними воеводич Сенявский с женою, родители молодой и все гости: новобрачных провожали на ложе.
Марина слышала, как мальчики в нарядных белых одеждах забросали розами весь ковер и при звуках невидимой лютни хором запели:
Для сладких стрел Амура злого
На ложе нежное взойди,
Чтобы супруга молодого
Прижать к трепещущей груди.
Мы целый день с улыбкой ясной
Срывали пышные цветы,
Чтобы на ложе неги страстной
Дорогой роз вступила ты.
Пусть Венус, властная царица,
Тебе свой пояс подарит,
Чтобы казалась ты, девица,
Подругой сладостных Харит.
Когда настанет миг счастливый,
Откинь девичий нежный страх,
Своих красот не крой стыдливо
И не кричи: спасите!.. ах!..
Нет, мы спасать тебя не станем,
Счастливой не спугнем четы,
Когда же завтра утром встанем –
Глаза, смеясь, опустишь ты.
Не жаль нам твоего испуга,
Твоей тревоги показной,
Сама хотела ты супруга,–
Так вот бери его, он твой!
После этого мать, бабка, тетки, родственницы, дружки и подруги стали прощаться с плачущей невестой, гайдуки с канделябрами вышли, вышли все гости, и Сенявский с панной Жешовской остались одни.
– Моя! – вскричал воеводич, схватывая ее в объятия.
– Мой!..
Ад кипел в сердце Марины. Затаив дыхание и сжимая нож, прильнула она к стене за пологом кровати.
Огонь жег ей мозг и сердце. Ей казалось, что чувство, имени которому она не знала, разорвет ее на части. Она прислушивалась, и ей казалось, что она подобна одной из пушек, бомбардировавших Чорштын: чем больше в эту пушку насыпали пороху, тем с большей силой вылетало из нее ядро.
И вдруг раздался стон.
Вырвавшись из любовных объятий, Сенявский соскочил с ложа. С криком ужаса вскочила за ним и молодая.