Легенда Татр
Шрифт:
– Что это? – крикнул воеводич. – Может, мне почудилось?
– О нет, нет! – воскликнула молодая. – Слушай! Там кто-то есть! Боже мой! А вдруг это бес!
И с громким, отчаянным криком она хотела в одном белье выбежать за дверь, но Сенявский удержал ее за руку:
– Стой! Подожди!
И, надев шаровары и сапоги, он выхватил из ножен лежавшую возле ложа саблю и подошел к занавеси.
Держа в правой руке наготове саблю, Сенявский левой рукой
Яркая полная луна глядела в окно и озаряла комнату. Сенявский увидел фигуру женщины.
Пораженный этим неожиданным зрелищем, он отшатнулся.
– Всякое дыхание да хвалит господа! Кто здесь? Привидение? Рассыпься!
Но, сунув руку между складками, он нащупал живое тело. Тогда он схватил женщину за руку ниже локтя и сильно рванул к себе. При свете месяца он узнал Марину.
В левой стороне ее груди торчал нож.
– Иисусе! – воскликнул Сенявский. – Что это?
– Я, – глухо сказала Марина.
– Марина? Ты? Ранена?
Молодая тоже узнала ее и подбежала, крича:
– Марина?
– Ты ее знаешь? – спросил муж.
– Знаю. Она служила у нас.
– Она? Марина здесь? Каким образом?
– А ты ее знаешь? – с удивлением спросила Агнешка, уже пани Сенявская.
– Давно! Марина! Ранена?
– Да.
– Почему?
– Я пришла убить тебя, – сказала Марина.
– Меня?
– И ее! – Она указала головой на молодую.
– Ты с ума сошла? – с ужасом воскликнул Сенявский.
– Нет! Я только любила.
– Почему же этот нож в твоей груди? Боже мой!
– Я сама воткнула его.
Она пошатнулась. Сенявский подхватил ее и усадил и кресло у кровати недалеко от окна.
– Агнусь! – воскликнул он. – Надень что-нибудь на себя. Беги, вели позвать моего лекаря Франкони!
Но Марина удержала Сенявскую, говоря:
– Погодите, пани. Не надо мне никаких Франконей. Никаких лекарей. Мне один лекарь: смерть.
– Боже! Маринка! – воскликнула пани Сенявская. – Маринка! Что ты наделала? Что ты хотела сделать?
– Убила себя. Так что ж?
Сенявские умолкли, какое-то непонятное чувство стыда мучило их. Наконец пани Сенявская сказала:
– Маринка, бедная, подожди, с тобой ничего не случится. Мы позовем лекаря!
– Пани, – перебила ее Марина. – Не мешайте мне умереть. Смерть уже идет, ее не отгонишь. Подходит.
Оба Сенявские вздрогнули.
– Не мешайте моей смерти, никого не зовите… Дайте мне только воды.
Сенявская налила из хрустального кувшина воды в стакан и подала Марине.
– Маринка! – простонала она. – Этот
– Выйдите, пани, из комнаты, – отвечала Марина, – не смотрите на кровь. Выйди и ты, если хочешь. Я умру одна. Я – простая девка с гор, мне в смертный час никого не нужно… Сделайте мне только такую милость – не зовите лекарей. Я не хочу жить, да уж больше и не могу, я это чувствую… Еще одна минута.
Сенявский упал на колени перед Мариной, обнял ее ноги и простонал:
– Марысь! Прости меня! Прости!
– Нечего мне прощать. Ты пан…
– Ты любил ее? – прошептала Сенявская, закрывая глаза рукой.
– Я его любила, – сказала Марина.
– А ты ее обольстил? – с ужасом спросила Сенявская.
– Я сама ему отдалась. Я тогда уже была не девушка. Пан Костка снял мой девичий венок в Чорштыне.
– Там, где я тебя булавой ударил, – отозвался Сенявский.
– Там.
Сенявская разрыдалась.
– Что я слышу! Что узнаю! – повторяла она рыдая.
– Не плачьте, пани… Он вам это когда-нибудь расскажет… вечерком… Когда вдвоем будете. Расскажет, как мы сходились и как все было… Потом пан Костка пришел… мужиков спасать. Твой муж перебил горцев, которых Собек, мой брат, вел на помощь пану Костке… Потом он меня украсть хотел, солдат своих послал… Потом мы от его слуги, от Томека, узнали, что он в Заборне. Я пошла туда, чтобы задержать его, не пускать в Грубое… А Томека мой брат убил.
– А ты говорила, что его медведица разорвала!
– Мы с братом были эти медведи. Потом я с Яносиком Нендзой Литмановским пошла панов бить… тебя охранять.
– Как так?
– Я бы не дала волосу упасть с твоей головы.
Сенявский стал целовать колени Марины.
– Потом, как узнала я, что ты женишься, – приехала…
– Чтобы меня убить? – спросил Сенявский, оторвав губы от ног Марины.
– И жену твою. Ну что же? Вот она – я. А у тебя сабля. Убей меня либо палачу отдай: пусть домучает.
С громким, пронзительным криком упала Сенявская на турецкий диван и завыла в приступе судорожных рыданий.
– Тише! Замолчи! – унимал ее Сенявский. – Видишь, ей плохо…
Дыхание Марины становилось все отрывистее, все тяжелее, голова упала на плечо.
– Вот она, моя жизнь, – заговорила она вполголоса, словно уже в бреду. – Луга и зимы, леса, Черное озеро… Брат мой взял меня за плечо, когда я в него загляделась… Велел мне уйти, потому что там пропасть… Мне пятнадцати лет еще не было… Я загляделась – и упала… в пучину…