Легенды нашего времени
Шрифт:
— Влезай! — крикнул он, не останавливаясь.
Чьи-то руки подхватили меня, усадили на бронетранспортер. Я почувствовал, как обмякает мое тело; я пытался вдохнуть воздух и не мог. К тому же мне надо было подавить душившее меня рыдание. Хоть я и сидел уже, но видел себя бегущим и видел, как меня заглатывает пустота. Продолжая бежать, я спросил Гада: «Как бои?» Он не ответил. Он не услышал меня, потому что ни один звук не сорвался с моих губ. Я дернул его за рукав, он увидел мое искаженное лицо и понял:
— Все хорошо, все хорошо!
— Хорошо, хорошо, —
— Есть потери, но мы продвигаемся.
— Продвигаемся, продвигаемся, продвигаемся…
Как долго мы разговаривали? Как долго ехали?
Час? Может быть, и меньше. В нас входила бесконечность. Мне казалось, что война и ночь не кончатся никогда, никогда. Напротив, они набирали мощь. Опять горизонт, показалось мне, охватило пламенем. Между тем заградительная стрельба окончилась. Прошла целая минута, пока я понял: занималась заря. Победная, пылающая, она брала у предрассветных сумерек их золото и напор, чтобы зажечь холмы, кусты, облака. Ночь уходит? Уже? Выброшенный из времени, я полагал, что наступление только началось. Но точно так же я был уверен, что оно длилось вечно — всегда, всегда, всегда… И над войной, над мужчинами, напитавшимися ночью страданиями и победой, плыл голос Г ада:
— Арье, где ты?
— Идем вперед.
Юношеский, взволнованный голос моего лейтенанта. А где наше отделение? Я надеялся, что Гад задаст ему этот вопрос, но Гад не вникал в подробности.
— Узи?
— Порядок.
— Шломо?
— Это Авиэзер: капитан ранен.
— Почему Моти не принял командование?
— Он тоже ранен.
Иона, Пинхас, Нафтали, Мордехай, Абир — голоса: грубые, хриплые, измученные, медлительные, напряженные. Они сменялись и повторяли одни и те же слова: «Порядок, да, порядок, идем вперед».
— Сколько у тебя осталось боезапаса?
— На объект хватит.
Во всю длину веерообразного фронта, на всех участках уже прорвали оборону и двигались вперед, но это доставалось недешево. Враг оказывал отчаянное сопротивление; он дрался мужественно и стойко. Он оставлял позиции, только истратив все патроны до последнего. Там и сям вспыхивали рукопашные бои, дрались ножами. В результате из ста двадцати человек двенадцать могли продолжать наступление. И они шли вперед. Гад информировал об этом командующего дивизией.
— Хочешь подкрепление?
— Не думаю, что это необходимо.
Аппарат продолжал стрекотать; монотонное стрекотание, смешанное с незнакомыми хрипящими звуками. Лейтенант был убит на середине доклада. Сержант кричал: «Говорит Надав, сержант Надав, нас только шесть, нас только шесть».
— Где ты? — спросил Гад.
Надав повторял:
— Нас только шесть!
Большинство этих людей Гад знал лично. Он легко ориентировался в лабиринте голосов. Мне же, чтобы понять, как развивается наступление, оставалось всматриваться в его лицо. По нашей машине стреляли, но он оставался невозмутимым. Стреляли в меня, и, странная вещь, я увидел, как солнце перевернулось вокруг своей оси и стало падать с головокружительной скоростью, а потом я увидел его внизу,
— Пустяки, — сказал врач. — Простая царапина.
Я знал, что он ошибается.
— А другие? — спросил я. — Гад? Шофер?
— Целы и невредимы.
Это Гад привез меня сюда.
— Когда?
— Два часа назад. Или три.
Я хотел приподняться на локте, но пришлось снова лечь. От левой руки поднялась острая боль и пронзила мозг.
— Пустяки, — сказал врач. — Царапина.
Это было не так, но он не мог этого знать.
— Я хотел бы уйти; мне надо поскорее попасть в свою часть.
— Прекрасно.
Чтобы меня успокоить, он рассказал, что со мной произошло.
— Тебя чуть-чуть не задела пуля. Товарищ успел тебя толкнуть, ты выпал из машины и от падения потерял сознание. Тебе надо будет пройти обследование. Но не сейчас. У нас все переполнено.
В палатке стонали и корчились от боли десятки тяжелораненых.
— Отдохни немного. Силы тебе еще понадобятся.
— Не можете ли вы сказать, где мне найти подполковника Гада? — спросил я.
— Поехали со мной.
Мне хотелось расспросить его о положении на фронте и о судьбе Старого города, но он, видимо, был не в настроении разговаривать. Ведя машину, он как-то слишком наваливался на руль: вероятно, рана на голове его мучила.
Добрых десять минут мы ехали молча. Нам попадались на пути сожженные танки с задранными к небу гусеницами, похожие на уснувших на боку животных. По изрытой снарядами дороге мы проехали мимо отдыхающих под деревьями солдат: деревья уцелели во время ночного шквала. Еще несколько минут — и мы въехали в населенный пункт, кишевший солдатами. Мы остановились перед домом, пострадавшим меньше других: это был новый командный пункт батальона.
Адъютант сказал, что Гада нет — он на совещании в штабе дивизии. Предложил подождать.
— Я лучше вернусь в свою часть, — сказал я.
— Как хочешь.
От недосыпа он был ко всему равнодушен.
— А где она?
— Кто — она?
— Моя часть.
— Ты хочешь сказать — то, что от нее осталось? Спроси внизу.
Я вышел на улицу. Старшина указал мне на дверь:
— Если ты ищешь Иоава, то он там.
Иоав там был, Катриэля не было.
— А где… остальные?
Он протянул мне бутылку с газированной водой.
— Пей. В такую проклятую жару пьешь не переставая.
— Какие у нас потери, Иоав?
— Лейтенант. Гдалия. Да, маленький иеменит. И Цви. Студент. Эти убиты. Амрам, Перец, Бернард, Не-хемия эвакуированы в тыл.
— А… Катриэль?
— С ним все в порядке. Он где-то тут, неподалеку.
В конце концов я его нашел. Он сидел на тротуаре напротив брошенного дома и, казалось, спал с открытыми глазами. Я сел рядом — он даже не заметил. Я заговорил первый. В немногих лаконичных и точных словах я рассказал, что со мной случилось, и под конец описал странное ощущение, охватившее меня, когда я очнулся в походном госпитале: я ранен, но куда — не знаю.