Легенды нашего времени

Визель Эли

— Да это не беженец! Это боец! Начальник! Его голова оценена! Его подвиги стали легендой!

Антон хитро щурился, выпуская клубы беловатого дыма, плававшие вокруг керосиновой лампы. Чем больше Илеана возмущалась, тем больше она отдавала себя в его руки. Он уже предвкушал победу.

— Кстати, — спросил он небрежно, — о каком подполье ты говоришь?

— Об Объединенном движении, конечно! В нашем районе другого нет!

— Я спросил потому, что мне очень понравилось, как ты хвалила действия подполья. Так искренне и трогательно. Одного только я не понимаю… — Он затянулся, прежде чем нанести ей последний удар. — Ты говорила так прекрасно

и с такой убежденностью, будто сама принадлежишь к этому подполью. Но я-то знаю, что ты к нему не принадлежишь. Дело в том, моя дорогая Илеана, что руководитель районного подпольного движения в эту минуту стоит перед тобой.

Побелевшая от унижения Илеана стиснула зубы. Одно слово, только одно слово рвалось из ее груди, набухало, рвало ей горло, требовало выхода, как плевок, как рвота:

— Сволочь! — процедила она сквозь зубы.

Старший мастер вежливо поклонился, словно услышал комплимент. Илеана отошла от него и вошла в толпу. Люди почтительно перед ней расступались. Она остановилась перед стариком по имени Миколайчик.

— Ты знаешь меня, ты знал моего отца. Тебе нечего сказать?

— Я стар, Илеана. Для меня каждый день — подарок.

— И во сколько тебе обходится этот подарок?

— В моем возрасте на цену не смотрят.

— И больше тебе нечего сказать?

— Что я могу сказать?..

— Подумай! Подумай хорошенько! Речь идет о жизни человека, я сказала бы даже — о жизни невинного и невинно преследуемого человека, но дело не в этом. Если ты смолчишь, то пошлешь его на верную смерть. Если что-нибудь скажешь — он, может быть, останется жив. Что скажешь?

— В мои годы, Илеана, уже не играют в судей.

Под ее обвиняющим взглядом Миколайчику стало неудобно в собственной шкуре, и он захныкал:

— Что ты от меня хочешь? Что я тебе сделал? Кто я такой? Я не судья, я не убийца. Не я тут решаю, не моя это была идея. Но не пойду же я против всей деревни, верно? И кто тебе этот еврей? Ты его любишь? Нет. Ты ему что-нибудь должна? Тоже нет. Это чужой, беглец! Забудь его, Илеана, забудь! Ради себя самой и ради нас — забудь!

У нее уже не было ни слов, ни голоса, она могла только смотреть на него — но видела она не его. Она видела себя маленькой девочкой. Девочка играет на пианино, и еврей-учитель говорит: «Мягче, мягче, ритмичнее, не спешите, не спешите!». «Ты его любишь?» Нет, она его не любила. Тут другое. Разве он ее любит? Тоже нет. Он слишком молод, слишком изранен, чтобы любить. Они никогда не прикасались друг к другу. Но перед ним она чувствовала себя чистой и великодушной. Иногда, когда она наблюдала его тревожный сон, ей случалось плакать. В детстве она никогда не плакала. Он это угадал. В самые первые дни, когда он еще не поднимался с постели, он смотрел на нее из-под век и бормотал: «Не тревожьтесь за меня. Я не умру. Я не могу умереть». Однажды он сказал: «Это из-за меня вы теперь легче плачете, чем раньше? Наверное, это я научил вас плакать, плакать беспричинно? Нет, не беспричинно. Беспричинных слез не бывает».

— Забудь, — настаивал Миколайчик. — В твоем возрасте, как и в моем, человек забывает быстро.

«Забыть? — думала Илеана. — Это было бы нетрудно». Она ничего не знала ни о его прошлом, ни о его тайнах, ни о его желаниях. Она ни о чем его не расспрашивала. Однажды он сказал ей, улыбаясь: «Я знаю, вам было бы интересно. Но, к несчастью, я боюсь рассказывать. Я не имею на это права. Довериться вам было бы опасно. И более для вас, чем для меня».

Голос шепнул ей: «Растянись на

земле, позволь им топтать тебя, плевать на тебя, им только это и нужно; против него они ничего не имеют, это тебя они ненавидят, хотят заклеймить, раздавить твою гордость, иди же, скажи им, что ты покорилась, что ты принимаешь их месть». Голос звучал повелительно, но Илеана не умела склонять колени, все еще не умела.

Крестьяне следили за каждым ее жестом, за каждым движением ее тела. Голова ее отяжелела, к сердцу подкатывала тошнота, она ходила от одного к другому, а темная сила влекла ее вниз, к недрам земли, где умирают и голоса, и взгляды. Но тело ее, привыкшее держаться прямо, не склонялось, все еще не склонялось.

Она обошла всех этих людей, которых знала с тех пор, как открыла впервые глаза. К одним она обращалась с просьбой, к другим с лестью, к третьим с угрозой. Но все ее отталкивали.

Синева в круглом окошке редела. Первое движение рождающегося рассвета. Илеана вспомнила, как бодрствовала у постели больного. «Смотрите, — говорил он после бессонной ночи. — Это самое чистое мгновение. Когда оно наступает, люди еще спят — отсюда его чистота, отсюда могущество». Потом, когда он стал выздоравливать, он будил ее и тянул к окну. Никогда она не испытывала такого чувства покоя.

— Ты, кажется, очень держишься за своего еврея, — тихо сказал Антон. — Мне пришло в голову вот что: отдайся мне, а за это..

— Сволочь! — сказала она с последним приливом энергии.

— …а за это я обещаю, что посмотрю — может, что и смогу для вас сделать… — Он расхохотался жирным смехом. — Ну, что скажешь?

Он бросил сигарету, затоптал ее каблуком и вытер рот, словно после вкусного обеда или бокала крепкого вина. Потом он оглядел молодую женщину по-новому: обмерил, ощупал взглядом. Потом обратился к крестьянам:

— Барышня Илеана сделала мне очень интересное предложение, — сказал он, почесывая голову и прикидываясь смущенным. — Мой долг вам об этом сообщить.

«Я не выдержу, — думала Илеана. — Я не должна была запирать дверь на ключ. Надо было предвидеть, догадаться…» У нее кружилась голова. Этот грязный, томительный желтый свет. И эта громадная холодная рука, которая стиснула сердце и давит, давит…

После слов Антона поднялся общий шум. Смех, ругательства, непристойности. Женщины корчились от смеха. Чтобы порадовать их еще больше, Антон стал кокетничать: причесался перед воображаемым зеркалом, поправил пояс, застегнул рубашку.

— Так вот, значит, это предложение: возместить нам ущерб, — объяснил он. — Решайте сами. Я бы его принял. Моя супруга рассердится, но чего не сделаешь, чтобы спасти еврея?

Мужчины хлопали его по спине:

— Ну-ну, не жалуйся!

— Хочешь, чтоб тебя заменили?

— В сущности, — продолжал старший мастер, — я не должен думать только о своем удовольствии. Я не эгоист. Пусть воспользуются предложением и другие. Попросим нашу красавицу, нашу великолепную благодетельницу быть с нами пощедрее, верно?

Наконец-то тело молодой женщины сдалось и рухнуло на землю. Она потеряла сознание. Аптекарь, который был тут же, привел ее в себя. Голоса из толпы приказывали ему осмотреть ее повнимательнее.

— Не стесняйся!

— Платье-то расстегни!

— Надо посмотреть, какой товар она предлагает!

Илеана открыла глаза и увидела старшего мастера; нагнувшись над ней, он настойчиво спрашивал:

— Где ключ?

Молодая женщина не знала, что у нее уже не прежние глаза: теперь они отражали пустоту.