Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене
Шрифт:
В той неземной любви к земной Тамаре
Не попытался человеком стать.
Теперь людская боль мне поневоле
Становится больнее
Личной боли.
А мой Жуан,
Друг и товарищ мой,
Был всё ещё в душе полугерой,
Он к человеку шел от полубога,
Свою Наташу искренне любя,
Шёл смело, но до нового себя
Недотянул совсем-совсем немного,
Когда в пути на крайнем спуске вниз
В его
Сотрясся катаклизм.
Давно ли он,
Нежданную, как призрак,
Наташу внёс бы в донжуанский список,
Где были и звучнее имена.
В том списке на бумаге глянцеватой
Какой-нибудь, ну, скажем сто двадцатой
Стояла бы Наташа Кузьмина.
Состав пополнив своего гарема,
Тетрадь закрыл бы —
Вот и вся проблема!
Пока я излагал
Событий суть,
Жуан уже ступал на этот путь,
Ворчал сердито:
— Замолчи!.. Не надо!.. —
И вновь шагал в своих былых веках
С презрительной улыбкой на губах
И молодым высокомерьем гранда,
Но я его вернул к своей эпохе:
— Где женщины плохи,
Мужчины плохи.
— А если дрянь жена? —
Спросил он гневно.
— Не торопись, она чиста душевно. —
Жуан скосил свой уросливый зрак,
Цедя слова с издевкою жестокой:
— Измена с благородной подоплекой,
Так, что ли, друг мой?
— Если хочешь, так.
— Чиста душой? —
И гаркнул обалдело:
— Нет!.. Я предпочитаю чистым тело!
В чужой душе,
Как ни свети, темно.
Вот и смывай родимое пятно
Замашек буржуазно-феодальных.
Ведь многие на жен чужих глядят,
А собственных коснётся, все хотят
От них поступков только идеальных.
И я спросил:
— А у тебя из ста
Была ли хоть одна во всём чиста?
Опешил он,
Не каясь в связях с ними:
— Они же были жёнами чужими!
— Но если в прошлом для своих любвей
Ты чистоту считал души ненужней,
Представь Наташу за другим замужней
И по привычке заново отбей,
Тогда она, полученная с бою,
Уж не тебе изменит,
А с тобою.
На этот раз
И я не без уловки
К поступкам подводил мотивировки:
— Нет, милый мой, двоить себя нельзя,
Быть может, снова, как уже когда-то,
К нам подступает век матриархата,
А мы не знаем и бушуем зря. —
Жуан, заметив, что его дурачу,
Послал меня
Ко
Герой — потёмки,
Но по резкой речи
В нём человека нам увидеть легче.
Как только начал он меня бранить,
Я сразу понял, что мой друг с разбегу
К себе вернулся, то есть к человеку,
А с человеком можно говорить.
— Сядь! —
Приказал Жуану я, готовясь
Сказать ошеломительную новость.
— Твоя беда
Была неотвратима,
Да, да, ведь сам ты породил Вадима,
Собравшего в себе твоё хламьё.
О, донжуанство без душевных граций —
Подлейшее из поздних генераций,
Оно теперь возмездие твоё!
Как гордый человек,
С открытым взором
Испытывай теперь
Себя позором!
Один и тот же грех,
Но в двух сердцах
Неодинаков на больших весах,
У каждого свой потолок и полка.
Как ни тяжка Наташина вина,
Как ни трагична, всё-таки она
Лишь жертва ложно понятого долга,
С тобой ли будет,
С ним ли, подлецом,
Она того-с...
Готовься стать отцом!
Он так смотрел,
В таком холодном поте,
Как будто спрашивал:
За что же бьёте?
Неясно было, что владело им,
Боязнь ли, что к былому не вернуться,
Иль первый страх, что может разминуться
С таким желанным будущим своим?
И я, чтобы облегчить груз известий,
Заметил, уходя:
— Рождайтесь вместе!
Закрывши дверь,
Я в тот же самый миг
Услышал за собою львиный рык
И некий шум, как ураган над лесом.
Так у Жуана в мозг его и грудь
Вошла психопатическая муть,
В науке называемая стрессом,
А возникает этот самый стресс,
Когда над мыслью
Чувства перевес.
А мой герой,
Как бывший соблазнитель,
Был не философ, даже не мыслитель,
Но понимал, в чём благо и в чём зло.
У самолётов — надо ж догадаться! —
Чтоб те не разрушались от вибраций,
Отяжеляют каждое крыло.
А может, если посмотреть не узко,
И человеку
Легче под нагрузкой?
Сначала в нём
При взрыве безрассудства
Возобладали низменные чувства,
Но не бесплодным был тот львиный рык.
На бурных взрывах вот такого рода
Нас подвигала мудрая природа