Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене
Шрифт:
Но всё ж
Была задача не по нём.
Летели ночь за ночью, день за днём.
А мозг его и замысла не зачал.
Он памятью летел во все концы,
Припоминал музеи и дворцы,
Где прежде насмотрелся всяких всячин,
Но вся Европа старая, хоть тресни,
Не подсказала
Ничего о кресле.
Но в творчестве
Частенько неудачи
Бывают от завышенной задачи.
Не
А то и возвратись к земной отметке,
Шагни опять от старой табуретки,
Фантазия вновь силу обретёт,
А уж потом-то будет не до смеха
Всем столярам
И мебельщикам века.
Почти на грани
Краха и паденья
Жуана охватило озаренье.
Ему сначала у себя в углу
Представить спинку кресла выпал жребий,
Похожую на модный дамский гребень,
Замеченный в Мадриде на балу.
На чертеже, уменьшенное вдвое,
Предстало вскоре кресло,
Как живое.
Начальник сразу
Поднял друга шансы:
— Красивое, хоть приглашай на танцы!
Да только где найдём материал?
Конечно, кедр сойдёт, он точно розов,
Но спинка!.. Под карельскую березу!..
Чудесно, да, но кто её нам дал? —
Тут распиловщик подал голос слабый:
— А не сойдут берёзовые капы?
Так называют
В черноте берёст
Бог весть с чего явившийся нарост,
Килою именуемый по-сельски.
Он весь в извивах, а извивы те
Почти не уступают красоте
Своей прославленной сестры карельской.
На третий день Жуан скользит по скатам
На поиск их
С охотником-бурятом.
Охотник из посёлка
С давних дней
Здесь промышлял куниц и соболей,
Не раз встречался с мишкой-воеводой,
Знал от дерев-гигантов до куста,
Глухие украшавшие места,
С их неживою и живой природой,
Где, промышляя, знатный Цыденжап
Частенько видел
Этот самый кап.
В одной низинке,
Вспугнутые лайкой,
Взлетели куропатки белой стайкой,
Охотник вскинул верное ружьё...
По выстрелу в урочище таёжном
Краснодеревщик наш
Вполне надёжным
Увидел охранение своё,
Особенно потом, когда под елью
Они лапшу с курятиною ели.
То был привал!
А до того привала
Прошли две впадины, два перевала,
Поднявшись, задержались на одном.
Заснеженная даль чуть-чуть дымилась,
И всё, что взору с
Казалось не реальностью, а сном.
Восторженный Жуан с горящим взором
Хотел излиться
Нежным разговором.
Но с Цыденжапом,
Как и до сих пор,
Напрасно затевал он разговор,
Напрасно до поры искал в нём друга.
— А где Байкал?
— Э, там...
— Иркутск?
— Э, там... —
Охотник всё показывал, а сам
Размахивал рукою на полкруга.
Ах, если бы не эта осторожность,
Не вспомнил бы Жуан
Свою острожность.
Они огонь приятельства зажгли
Не раньше, чем в распадине нашли
Четыре капа, годных к пилораме,
Как я уже писал и вновь пишу,
Заправили домашнюю лапшу
Двумя ощипанными петушками.
А у Жуана, только бы кормёжка,
Была всегда за голенищем ложка.
Теперь ему,
Поевшему отменно,
Пришла на память Марфа Тимофевна,
Её стряпня, заботливость её,
Столь зримая над скатертью из снега.
И не случайно.
Есть у человека
На близкие события чутьё,
В котором может быть уловка даже:
Вдруг вспомнить тёщу
С думой о Наташе.
В обратный путь
Уже на склоне дня
Их повела готовая лыжня,
Блестевшая в лучах незаметённой.
Мой друг летел пернатою стрелой,
Как будто бы спешил к себе домой,
К жене и тёще, а не в дом казённый.
Там вечером, когда уже смеркалось,
Предчувствие Жуана оправдалось.
На тумбочке в углу,
Где спал сосед,
Ещё с обеда ждал его конверт,
По службе вскрытый некими руками,
А в нём листок, а посреди листка
Зелёненькие контуры цветка
С пятью наивнейшими лепестками.
Подумал: “Шуточки Аделаиды!” —
И скомкал,
Чертыхаясь от обиды.
Зачем бы это ей,
Не мог понять,
Листок разгладив, поглядел опять.
Таких цветов не видел он в природе.
Задумался:
“Цветок!.. Зачем цветок?..”
И вдруг его потряс догадки ток:
“Да это ж детская рука в обводе,
Да это ж сына моего рука,
Протянутая мне издалека!”
Да как он сразу
Буквиц не заметил,
Написанных по краешку:
“От Феди”.
Глаза его зажглись: казалось, пар
Выбрасывал он вздутыми ноздрями,