Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене
Шрифт:
Но вдруг привиделось,
Что тихо-тихо
Какая-то курносая ткачиха
На ветхом стане тёмный холст ткала.
Челнок мелькал легко и бирюзово,
Уток сверкал, а тёмная основа
К ней в Душу протянулась из угла.
И вот тканьё, навитое на валик,
Ткачиха та
Взяла на притужальник.
Ей стало больно,
Но в работе срочной
Зигзагом бегал огонёк челночный,
Всё
Основы тёмной натягая жилы,
Ткачиха полоротая спешила
Свое тканьё нездешнее доткать.
Сопротивлялось, билось, не хотело
По жилочкам
Разматываться тело.
— Ткачиха!.. Стой!.. —
Вскричала Ната, видя,
Как посветлел настрой душевных нитей,
Давно ли цветом равных с темнотой.
О, значит, вновь чиста и вновь здорова,
Коль стала в ней душевная основа
Раскручиваться пряжей золотой.
Ткачиха дрогнула, вскочила с места.
Наташа прошептала:
— Наконец-то!
Жуан не знал,
Сидевший у постели,
О чём она?
В бреду ли?
В тяжком сне ли?
Тревожный, он не мог найти никак
К чему-то цельному и даже следа
В порывах чувств,
В обрывках сна и бреда,
В обломках мира, павшего во мрак.
Всё, как мираж,—вот был и нет миража.
— Ну, что?.. Ну, что?.. Что, Ната?..
О, Наташа!..
На грани жизни,
На исходе грана
Она ещё услышала Жуана,
Глаза открыла, тотчас их прикрыв,
Как бы от света,
Свет был слишком светел.
Вскочив его тушить, Жуан заметил
Наташи протестующий порыв.
— Пусть, пусть горит! —
Сказала тихогласно. —
Пусть светит до рассвета! —
И погасла.
И тихо-тихо стало,
Что в затишке
Тишей не пробежать и тихой мышке,
Стал тихим дом, за домом мир стал тих.
Почувствовав себя несчастно пришлым,
Жуан рыдал рыданием неслышным,
Упав лицом в ограду рук своих,
Но и за нею видел тонкобровый
Наташин профиль
Строгий и суровый.
Жуан не слышал,
Как, придя со смены,
Запричитала Марфа Тимофевна,
Бесслезно повела печальный сказ,
Неспешно жизнь дочернюю итожа.
— Красавица моя, да на кого же
Федяшу ты оставила и нас? —
При этом поправлять не забывала
Ей веки, прядки,
Руки, одеяло.
Во исполнение её завета
Свет
До полного исхода темноты.
А утром, когда стал уже не в новость
Ей смерти страх,
И строгость и суровость
Покинули Наташины черты.
Казалось, кто-то в ней,
Уже любезный,
Смягчился и разжал
Кулак железный.
Как школьницу
Когда-то в первый класс,
Наташу наряжали и сейчас,
О новой школе зная понаслышке,
Не ведая её учителей,
Не зная толком и программы всей,
Какие там в ходу стихи и книжки,
Какие там уроки в толще стен,
Какие сроки вечных перемен.
Друзей-свидетелей
Её урока
На этот случай было много-много,
Они за гробом рядом шли со мной,
Иные сетуя, иные плача,
Решая для себя её задачу,
Лишь при смерти решённую самой.
Задача та с её концом фатальным
Ко мне пришла
Под знаком интегральным.
Случалось быть наедине с бедой,
В бессилии перед бедою той
Я говорил себе: живи, как травы, —
Прольётся дождь, цветком в росе
гори,
А засуха сожжёт тебя, умри
Другим без пользы,
Для себя без славы.
Но возникал вопрос невольный сразу:
Тогда зачем же человеку разум?
А если есть,
Зачем он не глубинный,
Не полный, а какой-то половинный?
Пусть страхов стало менее в числе,
Но всё равно мне горестно и больно,
Что столько зла блуждает бесконтрольно
На нашей изумительной земле.
Нам истины даются у могилы:
Наташа — жертва
Этой тёмной силы.
Когда земля
На гроб упала с гулом,
Впервые друга видел я сутулым,
Позволившим беде себя согбить,
Ошеломлённым кровною утратой.
Какою непомерно тяжкой платой
За истины приходится платить,
Чтобы ему и всем от злого мрака
Вперёд шагнуть
Хотя бы на полшага!
Средь Кузьминых,
Средь родственников их
Здесь было много наших заводских,
С тоской в глазах
Стоявших не для вида,
А в меру старой памяти их дружб.
По обязательству совместных служб,
Услуг взаимных, лишь Аделаида,
Пока Жуан не отошёл последним,
В слезах стояла
За крестом соседним.