Легенды Оромеры. Великий Орёл
Шрифт:
И понял, что падает в океан.
До поверхности оставалось не более пяти метров. Прямо под ним, вокруг деревянного обломка с куском ветхой ткани и держащимся за него человеком, кружили три акульих плавника, подплывая почти вплотную, предвкушая и примериваясь.
Оддбэлл сфокусировал зрение и расправил крылья. Они оказались непривычно тяжёлыми и огромными.
Звероформа, чьим энергетическим ядром воспользовался Оддбэлл, была рыбным филином — самой крупной из существующих в мире сов. Размер филина достигал метра, вес — пяти килограммов, а мягкие и широкие крылья его распахивались на два с половиной метра.
«Зачем
Океан. Обессиленный человек, вцепившийся в деревянный обломок. Не добыча. Акулы. Рыба. Вкусная еда. Но большая. Добыча. Но, к сожалению, не для него...
«Зачем я здесь?!»
Человек в волнах. Родное тепло. Птенец. Оборотень.
«ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ??!!»
Чтобы спасти птенца.
Филин поднялся ещё на пару метров, разжал мощные когти, нацелившись на тело в воде, сложил крылья и закрыл глаза. Они больше были не нужны. Любая сова, нацелившись на добычу, закрывает их, чтобы внешняя визуальная информация не помешала охоте, н не нарушила убийственной точности броска.
Расчёт оказался по совиному точен. Жёсткие, как сталь, когти с глухим лязгом сомкнулись в паре миллиметров над головой человека — раз, другой, третий. Щщёлк, щщёлк, щщёлк!
Эмилия резко очнулась, не понимая, где она и что происходит, хлебнула шлёпнувшей по лицу горько-солёной воды, увидела огромные плавники в пере метров от себя в воде и огромную злющую сову — в сантиметре над своей головой... Сознание девушки не выдержало этого гротескного нагромождения нелепостей, и она перекинулась — бессмысленно, инстинктивно, от страха, неожиданности и нереальности происходящего.
Именно на это и рассчитывал филин.
Мгновенно подхватив мощными лапами мокрую, барахтающуюся, истерично и заполошно кудахчущую курицу, он одним взмахом вырвал её из воды, встряхнул, сбрасывая по возможности лишний вес капель с её оперения и начал плавно набирать высоту, одновременно забирая по ветру в сторону далёкого берега.
Удивлённые акулы остались без ужина. Верная добыча странным образом ускользнула у них практически прямо из зубов.
Мерно взмахивая огромными крыльями, филин долетел до берега значительно быстрее, чем сыч проделал этот же путь от берега до Эмилии. К тому же, сыч рыскал туда-сюда, разыскивая девушку в волнах, а филин никого не искал и летел по кратчайшему пути.
...Мир устроен так, что за любое деяние всегда следует расплата. Иногда она мала, иногда велика до непомерности. Но она есть всегда. Расплата за воровское оборотничество была из разряда последних. Оборотень, решающийся на присвоение чужого энергетического ядра, должен быть готов к тому, что это последний оборот в его жизни, а заодно — последние организованные сознанием мысли в его голове. Обратившись в украденную, не свойственную ему звероформу, оборотень-вор быстро становился тем, чью энергию он присвоил. Превращался в зверя буквально, в полном смысле этого слова. Сознание гасло. Человеческая составляющая исчезала из его сущности навсегда. Через некоторое, весьма небольшое время от неё не оставалось ни малейшего намёка, и новоиспеченный зверь — обыкновенный, лишенный всяких не свойственных этому виду возможностей — уходил в обычную звериную жизнь, даже не подозревая, что всего каких-то несколько часов назад был человеком. Способность оборачиваться вор терял при первой же попытке обернуться в того, кого он обокрал: вся энергия, управляющая оборотнической способностью, уходила на дублирование украденной звероформы без остатка.
Равновесие — бесстрастный судья.
Расчёт Оддбэлла оказался точен. На момент, когда полоска берега с набегающим прибоем и выброшенными водорослями появилась в поле зрения, человеческое сознание ещё полностью не покинуло птицу, и обрывки последних мыслей о необходимости спасения
Но когда влажный, остро пахнущий рыбой морской ветер сменился на суховатый, с запахом песка, пыли и гниющих водорослей — остатки структурированного мышления вылетели из лохматой совиной головы, и прибрежные воздушные завихрения без следа развеяли их над розовым вечерним пляжем.
Огромная сова, ощутив усталость в сжатых пальцах, удивлённо посмотрела на притихшую курицу. Не-еда. Бесполезная добыча. Странно. Ошибся. Ничего. В воде полно вкусной еды. Настоящей добычи.
Филин равнодушно разжал когти.
Когда Эмилия, отчаянно трепыхаясь, неуклюже приземлилась на ещё не остывший к ночи песок, спасшая ей жизнь сова вдалеке над морем уже сложила крылья и ринулась в охотничью атаку, которая не преминула оказаться успешной: птица тут же взмыла в воздух, разбрасывая вокруг сотни сверкнувших маленькими пёстрыми радугами брызг. В когтях филин победно держал сельдь, крупную и жирную, какими они всегда бывают в эти предзимние дни...
Залюбовавшись охотящимся филином, Эмилия погрузилась в поток сумбурных мыслей обо всём, что произошло за прошедшие богатые приключениями сутки, и не заметила, как с севера, причудливо растянувшись под косыми лучами коснувшегося горизонта закатного солнца, на пляж наползла длинная тень огромного крылатого ящера.
– Виж-жу! Я ее виж-жу!
– протявкал лис, метя в то место, где по логике у дракона должно находиться слуховое отверстие.
– С-сссс!
– прошипел дракон, - З-ззамолкни, ты мешшшшаешшшь мне сссслушшшать!
– У-ууу-ууу-ууу, - звонко разразился шакал, который в звероформе даже подобия самых простых слов извлекать из своей гортани так и не научился.
Глава 68 Легенды Оромеры. Великий Орёл СХВАТКА. (Александр Игнатьев)
Странные видения, неведомо как появившиеся у Людвига, заставили его, наконец, вынырнуть из холодного забытья. Замерзающий мозг внезапно пробудился, при том, что ощущение глубокого покоя, тепла и счастья охватили влюблённого профессора. Яркие запахи ушедшего лета, скошенной травы, мёда и лаванды проникли в голову и разбудили окоченевшее тело. «Как приятно, оказывается, умирать!» — подумал математик и улыбнулся. Он чувствовал как, неторопливо плывет в летних ароматах, и мысли текли также вяло и размеренно. «Такую агонию мне дарит Лунный свет, цветок моей Аккарин, наш с ней цветок», — думал Людвиг, купаясь в волшебстве сна. Ему захотелось потрогать эти мягкие, наполненные живыми соками, упругие пупырчатые листья растения и, может быть, в последний раз вдохнуть остатки его аромата в остывающую грудь. Рука сама потянулась за пазуху и ощутила голое тело под тяжестью невесомого тепла пуховой перины. Он завертел головой, пытаясь высвободить укрытый подбородок, и приоткрыл глаза, ещё до конца не осознав, на каком свете сейчас находится.
***
Человек вынырнул из блаженной истомы, с тихим вздохом огляделся, ещё ничего не понимающим взглядом, и ледяная волна памяти, вместе с болью и перенапряжением, ответила очнувшемуся дикой головной болью. Ноги свело с такой силой, что тело непроизвольно согнулось, сжатые зубы заскрипели, и горло само издало громкий нечленораздельный стон.
Рядом сидящая девочка испуганно вскочила с кресла и, посмотрев на скорчившегося от боли, выбежала из помещения.
Когда Людвиг смог повторно открыть глаза, на него смотрела озабоченная физиономия бородатого широкоплечего мужчины с классическими чертами Высшего Оборотня. «Кто-то из знати», — мелькнуло в гудящей голове, и новая волна судорог накрыла его. Тем временем, подошедший откинул одеяла и начал с силой массажировать сведённые икроножные мышцы. Людвиг закричал, но боль, к удивлению, быстро ушла, и он, сумев сфокусировать взгляд, попросил незнакомым, словно не своим, а каким-то каркающим голосом: