Легкая корона
Шрифт:
Пока мы ждали, Витя пару раз отходил звонить по телефону, и я была уверена, что звонит он Громову — отчитаться, что я на месте и что билеты у нас в руках. «Громов, наверное, до конца не был Уверен, что я смогу поехать, и сидел у телефона, ожидая вестей от своего представителя. Если бы я не пришла, он быстренько сумел бы найти мне замену», — накручивала я себя, пока Витя неуклюже пытался развлечь меня светской беседой и терпеливо ожидал моих ответов, которые приходилось кричать ему прямо в ухо, надсаживая глотку.
В поезде началась настоящая пытка. Не знаю что на меня нашло именно
— Чтобы пиздой накрылась эта «Юность» гребаная. Они — апофеоз Совка, и этот Рома — полный мудак Там нет нормальных людей, что они вообще понимают? Я тебя везу на фестиваль и не хочу, чтобы они получили от этого какие-то дивиденды.
— О'кей, я понимаю, что они совсем не такие крутые, как я думала. Но я все-таки хочу писать, а не просто тусоваться. Мне не нравится быть просто тусовщицей.
— Вот и пиши. Сейчас музыкальных журналов хоть жопой жуй — пиши и печатайся.
— Но эти твои полуподпольные журналы денег совсем не платят, в отличие от «Юности».
— Алиса, меня пугает твоя меркантильность. Ты, оказывается, хочешь рок-н-роллом деньги зарабатывать? Тогда нам с тобой не по пути.
Потом Витя возвращался, и я так и оставалась без ответов до следующего перекура. Утром мы вывалились на перрон Московского вокзала в Питере, невыспавшиеся, помятые и голодные.
— Ну, куда сейчас, в рок-клуб? — бодрясь и стряхивая с себя усталость, спросила я.
— Какой, на хуй, рок-клуб? Я хочу спать, жрать и срать — не обязательно в этой последовательности, правда. Так что я еду к Ане. Встретимся вечером, — Громов наклонился, клюнул меня в щеку вместо поцелуя и стремительно начал удаляться из поля моего зрения.
— Подожди, ты куда? — я побежала за ним.
— Я буду жить у Ани Гуревич. Понятно, что вместе мы там жить не можем, это неприлично, ну и вообще. А ты с Витей будешь жить в общаге, у какой-то розенталевской родственницы. И потом, что ты устраиваешь драмы? Какая разница, кто где живет? Это же фестиваль, все тусуются и перетекают из одного места в другое. Но я не могу жить в общаге или на других вписках, я, в конце концов, уже не мальчик. Мне нужен уют и уход. А гуревичевская мама потрясающе готовит. У них вечно всякие печености и варенье свое, домашнее.
Я стояла как обухом ударенная, потеряв дар речи. Когда же пришла в себя, Громова
— Вот что, мы сейчас поедем на нашу вписку, это в общаге у одной из рок-клубовских девушек, — сказал Витя. Он старательно отводил от меня взгляд, чтобы дать мне время успокоиться и привести выражение лица в норму. — Там поедим, отдохнем, ты просто очень устала. А потом позвоним Сереже и решим, что делать.
Он взял меня за руку и повел за собой, как будто я маленькая, убитая горем девочка, у которой только что безвозвратно улетели в небо воздушные шарики.
Общага была у черта на куличках, в беспросветной ленинградской дыре, куда нужно было добираться на перекладных хренову кучу времени. Нас там ждала Эльвира, которую я знала. Она была провинциальной родственницей Женьки Розенталь, ее двоюродной или троюродной сестрой, и они все время тусовались вместе. Но не в этот раз. Женькина квартира на Невском была предназначена для более важных гостей. Эльвира, встретив нас и убедившись, что с нами все в порядке, уехала на вокзал встречать очередных гостей, чтобы развезти их по впискам. Договорились с ней, что через пару часов я приеду к Женьке. Я сидела у стола, и Витя, чуть ли не с ложечки, впихивал в меня еду — у него было ко мне прямо какое-то родительское отношение.
— Сережа — очень хороший. Он добрый, хоть и старается скрывать это. Я почти глухой, без аппарата ничего не слышу, да и с аппаратом не очень. Все время приходится кричать. Многих это раздражает, и со мной почти никто не хочет общаться. Я не обижаюсь, я понимаю людей. Но Сережа не такой, он — мой друг, я для него все сделаю.
Я меланхолически кивала и давилась крутым яйцом. Кричать, чтобы сказать ему, что Сережа совсем не добрый, мне не хотелось. Витя принимал мое молчание за знак согласия и продолжал меня увещевать.
— Он — большой. А большие люди — они всегда добрые. Но, как бы это сказать, невнимательные. Им со своей высоты многое кажется незначительным, неважным, поэтому они часто обижают людей. Понимаешь, не потому, что хотят сделать больно, а просто им и в голову не приходит обращать внимание на мелочи. Они всегда заняты чем-то важным, большим, глобальным.
— Ладно, Витя, ты тут отдыхай, а я поехала. Пока, — наконец сказала я и поднялась.
— Постой, ты куда? — всполошился Витя. — Надо позвонить Сереже.
— Ну и звони. Мне-то, собственно, что? У меня свои дела, — пожала я плечами и пошла к выходу. Витя схватил свою сумку с фотоаппаратом и догнал меня в коридоре.
— Я с тобой.
Мы приехали на Невский и пошли к Женьке. У нее было весело. Толпа народу, все знакомятся, тут же становятся лучшими друзьями, признания в любви сменяются бурными выяснениями отношений на тему того, какая группа лучше и почему именно панк спасет Россию, все заливается дешевым вином и горячим чаем, еды немного, и все пьяны и счастливы. Потом всей толпой повалили в рок-клуб. По дороге народ закупил пива, которое мы пристроились распивать в парке недалеко от клуба. Аккредитации у меня никакой не было, а билеты давным-давно были распроданы, да и западло было мне по билетам ходить на рок-концерт.