Легкая корона
Шрифт:
— Нет, нет, лифчик оставь.
Он обхватил меня за талию и повалил на диван рядом с собой. Повернул на живот, лицом вниз, и начал снимать, вернее, сдирать с меня колготки.
— Нужно туфли сначала снять.
— С ума сошла? Туфли на каблуках — это самое оно. Ажурный лифчик, туфли на шпильках и чулки с поясом. А у тебя эти дурацкие колготки. Ну почему ты не купишь себе чулки? Так, обопрись на руки, прогни спину и насаживайся на меня. Я не хочу сделать тебе больно, так что навинчивайся на меня сама. Прогни еще спину. Вот так, вот так, о-о-о, черт…
Громов встал
— Я весь взмок, рубашка насквозь мокрая, — сообщил он мне.
Пока его не было, я, как могла, быстренько привела себя в порядок. «Мне бы тоже полотенце не помешало», — подумала я. Ни о каких контрацептивах он не думал, мы вообще никак не предохранялись. Хоть Марина и дала мне противозачаточные таблетки, я скоро перестала их принимать. Таблетки надо было пить строго по схеме, и я все время сбивалась; и потом, ходило слишком много слухов о вреде, который причиняют гормональные таблетки. Громов как будто прочитал мои мысли.
— Кстати, а когда у тебя менструация была?
— Не помню. Кажется, неделю назад закончилась.
— О, черт, — он тяжело плюхнулся рядом со мной на диван.
— По-моему, стоило об этом спросить до, а не после.
Он искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал. Почему-то у меня кончились все слова, я не знала, что сказать. В голове было пусто, а на душе — тошно. Громов никогда не подпускал меня к себе слишком близко, но минуты после секса были самые тяжелые. Он до такой степени отдалялся, загораживался, что мне казалось, будто мы находимся на разных планетах. Я протянула руку и дотронулась до его лица. Борода все еще была мокрая.
— Ты бы меня поцеловал, что ли, — попросила я.
Он чмокнул меня в щеку. Это был первый поцелуй за вечер. От него сильно пахло, даже не потом, а чем-то совершенно животным.
Внезапно Громов мне стал неприятен. «От него козлом воняет», — подумала я.
Он резко поднялся и начал застегивать рубашку.
Мы вышли тем же путем, что и пришли. Громов шел первым, я сзади. Молча поднялись по лестнице, вылезли из люка, Громов закрыл крышку. Чувство отчужденности не проходило, я не знала, что сказать, и не хотела напрягаться. Мне хотелось остаться одной и все обдумать. Молчание стало таким плотным, что его можно было резать ножом.
— Когда ты так жуешь губы, то похожа на злого кролика.
— Спасибо за комплимент. Сереж, ты меня прости, но у меня жутко разболелась голова. Я пойду Домой.
У ТЕЛЕФОНА
После 10 часов вечера у меня начинал трезвонить телефон.
Звонили мои близкие подруги, у которых постоянно случались какие-то драмы, они жаждали поделиться ими со мной. Звонили едва знакомые люди, с которыми я где-то когда-то случайно пересекалась, или даже знакомые знакомых, которым нужно было найти в Москве «своего человека». Звонили потенциальные клиенты в поисках зажигалок со слезоточивым газом. Их я, проверив на благонадежность, перенаправляла к Глебу (после того, как отец запретил мне заниматься этим самой). Звонили представители малоизвестных или, вернее, совсем неизвестных групп, которые
Не звонил только Громов, а я не звонила ему. Странно, но я не чувствовала по этому поводу никаких отрицательных эмоций. Наоборот, была даже немного рада возникшей паузе. Зато неожиданно объявился Никита.
— Привет, это я. Узнаешь?
— Никита? — Было плохо слышно, но я все равно узнала его голос. — Ты где?
— А я в Крыму. Я очень пьяный и потерялся.
— Я слышу, что ты пьяный.
— Захотел тебе позвонить. У меня был твой телефон.
Нас разъединили. Он сразу перезвонил.
— Тут телефон не работает. Это ничего, что я звоню?
— Конечно, я очень рада.
— Да?
— Да.
Опять разъединилось. На этот раз времени до следующего звонка прошло намного больше.
— Нашел другой аппарат. Так что ты делаешь?
— Сижу дома одна и слушаю музыку.
— И почему ты одна? Я думал, у тебя есть компания.
— Ну, настроение у меня такое — хочется побыть одной.
— И я мешаю твоему уединению?
— Нет, ты не мешаешь.
— А я тут разглядывал твои фотографии и вот решил позвонить.
— Какие фотографии? А я думала, у тебя отняли ту пленку.
— Какую пленку? А, ту на вокзале. Ну, у меня полно пленок Есть фотки с той стройки, помнишь? — В трубке загудело, нас прервали.
Буквально сразу же раздался звонок.
— Слушай, должно быть так больно? — Это была Пален.
— А? — растерялась я, ожидавшая услышать Никиту.
— Что «а»? Мы с Малышом пытаемся…
— Кто такой Малыш?
— Господи, почему ты такая тупая? Ну Малыш, я тебе его показывала, мы с ним еще в «Октябрь» ходили на фильм.
— А…
— Опять ты акаешь. Ладно. Мы вчера ночью и сегодня весь день пытаемся трахнуться.
— Ого!
— Ничего не «ого»! Мне ужасно больно. Так больно, что я в голос кричу и не даю ему ничего делать. Ему приходится выходить. Должно быть так больно?
— Ну, мне было больно, но не так, чтобы нельзя было терпеть.
— Мы двадцать часов этим занимаемся, и ничего не получается. У меня ощущение, что у него не член, а острый нож и он мне его туда вставляет. Ты себе не представляешь, какой у него огромный…
— Не надо этих подробностей.
Она бросила трубку. Через минуту снова раздался звонок.
— Он стахановец в забое, что ли? Иди домой, не сходи с ума.
— Чего? — это был Никита.
Я запуталась.
— Это я не тебе. Так что?
— Я говорю, отличные фотки вышли, супер. Ой, подожди, тут кто-то хочет отнять у меня аппарат. Секунду. Эй, в чем дело? Я заплатил и буду говорить столько, сколько мне надо… убери руки, я сказал.
Гудки.
Я сидела у телефона как на иголках. Звонок! Схватила трубку: