Лёлита или роман про Ё
Шрифт:
Хозяйка, это, конечно, да, это хорошо, но как быть с генетической опасностью, подстерегающей их потомков? Если мы от Адама и Евы, то гоношиться нечего — до сих пор же как-то не выродились? Но если плясать от аннунаков («Каких ещё анунаков?» — «Потом как-нибудь расскажу»), адамов с евами было побольше, чем двое, и значит… Ну не поворачивался у меня язык брякнуть, что промеж них двоюродных запросто может выйти такой инцест с кровосмешением, что все разговоры о будущем и яйца выеденного не стоят!
— А я слышала, от настоящей любви рождаются красивые дети, —
И вместо чтобы заквохтать да, да, правда, ещё какие красивые, — я ляпнул, что думал:
— Ерунда. Красивые дети родятся от красивых родителей. А от квазимод такие же квазимоды. Как ни прискорбно, — и на всякий уточнил: — Речь, разумеется, не о присутствующих. Вы, черти, до того пригожи, что я внуков и представить-то себе не могу…
И как раз представил, и меня опять чуть не передёрнуло.
— А от любви, Лёленька, женщины рожают сыновей. Любит мужика — вот и производит его подобие. Себя больше любит — себя преумножает…
— Ну, это ты, положим, паришь, — наехал Тим. — Давно доказано: не в любви дело, а в хромосомах. Икс на икс — женщина, икс на игрек — мужчина. И никак иначе.
— Абсолютно с тобой согласен. Но только если допустить, что яйцеклетка тупое недоразвитое образование. Которое лежит и ждёт, а чего это такое в неё сейчас втемяшится: ой! игрэк! ну слава тебе, господи!..
— Да. Лежит и ждёт.
— А мне, дорогой, сдаётся, она поумней нас с тобой будет, и сначала думает, а потом уж принимает — того сперматозоида, или этого, или вообще вон того, от остальных отставшего. И уж кто-кто, а она, сердешная, очень даже в курсе, какую букву он ей волочёт… И когда любимая грозится родить сына, поверь: она знает, что говорит…
— Романтик.
— Да какая тут романтика — давно же замечено, что одинокие женщины чаще рожают дочерей.
— Кем, прости, замечено?
— Международным сообществом. И мной лично.
— И чего это вдруг?
— А паразитировать на них легче. Об энергетическом вампиризме слыхал?
— Опаньки: приплыли, наука и жизнь пошла!..
— Ладно, давай без метафизики, — тут и меня проняло. — Давай по простому. Ситуация: тридцать лет, мужа нет. Вообще не было, ушёл ли — не суть: нету и всё. А годы бегут. К тридцати пяти, если не становится законченной эгоисткой, решает рожать. Практически от кого попало. В смысле, от кого получится. И рожает. Дочку! Девочка же удобней — понятней, управляемей, подвластней. Беззащитней даже, если хочешь…
— Типа вот этой? — кивнул Тим на Лёльку. — Тоже мне беззащитную нашёл…
За всё это время Лёлька не проронила ни звука.
Зато меня было уже не унять:
— Не надо на личности, умоляю! Я же модель рисую. Рожает она дочь, и дальше её жизнью за отсутствием собственной живёт. Все жилы из бедняжки повытянет, все соки повыпьет, и до последнего от себя не отпустит. Не по злобе, конечно, подсознательно, из инстинкта самосохранения… А вдобавок к этому — подсознательно же — мстительницу вырастить охота. Мальчишка-то своим мстить не станет, а вот дочка в своё время не одному мужику может судьбу покалечить.
— На опыте говоришь? Эко тебя потрепало…
— А вот это уж не твоё дело… Обо мне мы отдельно потолкуем, если захочешь. А я сейчас говорю, что у девочек таких личные жизни тоже редко складываются счастливо. Они же тоже кровососами вырастают: из них всю жизнь пьют — вот и им подпитка нужна. Вампирами не рождаются… А сыновей рожают от любви и для любви. Сыновей матери любят просто-таки беззаветно. Такой вот этический перекос. А ты говоришь лотерея. Нет, Тимушка: живот женский как её же сумочка — никто, кроме хозяйки, не знает, чего там и зачем…
— Понятно. Мы с ним, значит, по любви, а ты, Лёльк, так, ненароком…
— Ну вот и радуйся, — огрызнулась та.
— Да отрадовался уже. Дай-ка сюда, — схватил штоф и хлобыстнул прямо из горла. — Не любишь ты, дядька, женщин, отсюда и вся твоя философия.
— Кто? Я? Я не люблю? Да я стольким вены свои отворял для пропитания, что мне чуть не за каждую можно почётного донора давать.
— Ну правильно, такой же вампир: подсадишь на вену, а потом отлучаешь. Гуманист, блин!
— А скольким, — спросила Лёлька, — отворял?
Пора врать, — подумал я. Если не хочешь сейчас же превратиться из старого доброго дядюшки в обыкновенного бабника — надо врать. Вон ведь как глядит.
— Многим, — попытался я одновременно и не соврать, и увернуться.
Ох и подставил ты меня, Тима…
— И что — всех любил? Или — так?..
Просто вечер римейков какой-то. Сначала шашлык с поляны, теперь вот допрос у ручья…
— Ты всё равно не поймёшь.
— Скажи так, чтобы поняла.
— Рано тебе ещё.
— Ну да: про игреки в самый раз, а про любовь рано.
Ау, нечестных правил дядя, открывай факультатив! Основы гендерных отношений называется, да?
— Пятерых — любил. Остальных… не успел, наверное.
— Как это?
— Не знаю.
Заваривший кашу шкет безучастно облупливал и пожирал глазурь. В конце концов, это был его праздник.
— Каждая женщина, — начал я, настраиваясь на долгий и мучительный монолог, — с которой у меня доходило до серьёзного… Это разъяснять?
— Не надо.
— …была по-своему неповторима. Каждая. И серьёзное получалось только из веры в то, что она — та, которую искал… Ну, есть такая легенда о половинках…
— Я знаю, не надо про легенду.
— Да, смешно.
— Что?
— Что себе этого никогда объяснить не мог, а тебе приходится… Представляешь: каждая, с которой у меня доходило до чего-то настоящего, казалась мне… ну Евой, что ли… если по-здешнему-то… Это понятно?
— Да.
— И тот кусок жизни, который я проживал с ней…
— И во имя неё, — продекламировал Тим.
— И во имя неё, — благодарно повторил я. — Казался тем, ради чего я и появился на свет…
— …и вот почему всех вас, тёртых-перетёртых и по горло напробовавшихся, лес взял и изолировал! — победно констатировал именинник. — Кроме тебя одного почему-то. И почему это, а?