Лёлита или роман про Ё

Сеничев Сергей

Орда на свет не шла. То ли выжидала, пока свалю, то ли всё ещё угорала над моей чечёткой, после которой можно заслуженно хвастать, что не только негра — самого Святого Витта перетанцевал…

Муравьёв, что шныряли вокруг, я сейчас просто обожал. Муравей — животное полезное!

Но сидеть бездумно я не умел, а думать отвлечённо тем более. И в тщетных поисках клину клина злоключил, что число избушек не случайно, с чем-то этой семёрке полагалось ассоциироваться. И минуту спустя она у меня с чем уже только не ассоциировалась: с чудесами света, с днями недели (они же дни творения мира), с нотами европейской октавы, с цветами радуги, с набором рыцарских доблестей даже — кто забыл,

сами вспоминайте… А ещё семь холмов, семь самураев, семь слоников на комоде, семь нянек с семью ложками и ровно столько же невест ефрейтора З… Что у нас вообще за культура такая — чего ни хватись, всего по семь? И всё за семью печатями! И сколько по семь раз ни отмеряй — один хрен семь бед, будь ты хоть семи пядей во лбу!

Нет, доблести — это несерьёзно. Тогда бы были бассейн, шашечная или во что им там полагалось уметь резаться… Нет: доблести — совпадение. А вот чудеса греют. Покойницкая, например, чем не пирамиды? Те же ж мавзолеи, если вдуматься.

Хотя опять стоп: мавзолей в чудесах свой, Галикарнасский… А этот живой уголок тогда что — висячие сады непарнокрылых?.. Фу, бред-то какой…

В общем, ассоциировалось у меня, ассоциировалось, пока не сассоциировалась с числом смертных грехов.

А что: по домику на каждый. Побывал — считай, искупил. Или наоборот. Ну-ка, как их там… Гнев. Зависть. Гордыня. Похоть… Под похоть, например, дом с фотками, подпадает, да?.. Рыбку из пруда! он, сердешный, под что хочешь подпадает — под то же обжорство… Правильно: обжорство, оно же чревоугодие — это уже пять? Два осталось. Этот… ну, этот, как его… жадность — шесть, и…

И?..

И?!!

И, разобидевшись на память сильней, чем волк на ягнёнка, я приказал себе немедля прогуляться ещё в одну избушку. Вот в эту, скажем, напротив. Как-никак тоже крайняя и вряд ли погибельная.

Если только проклятие не переходящее и не шарохается временами из одной в другую.

Ой, хватит уже гадать, иди давай, гроза насекомых!

Моя пятая по счёту и вторая за сегодня западня мало чем отличалась от остальных. Разве бревна от времени совсем уж чёрные, как из каменного угля. И до того прорва приземистая, что, кабы не пара окошек в локоть высотой, сошла бы за амбар.

Прилип я, значит, к одному, а оно словно слюдяное — насквозь промутнело, и ни черта. Ну чего же, думаю, надо ногами.

Прикипевшая к косяку дверь поддалась не вдруг. И то: кто знает, когда сюда в последний-то раз наведывались. За Деда не скажу, но Тимка точно не совался. А я снастырничал и проник.

И чего-то мне опять тошно сделалось. Тошней, чем даже в покойницкой: домик был пуст.

Пуст просто идеально. Ни лежака какого, ни хотя бы табуретки. Печки — и той нет. И пол земляной. И полное отсутствие потолка: сразу крыша, тут и там просвечивающая — кутузка да и только. В одной стене оконца, сквозь которые и изнутри ни рожна не видать, а в двух других ещё по двери.

Вот это здрасьти! Насчёт деревенской архитектуры спец я ещё тот, но такое изобилие входов-выходов в жилой избе выглядело издевательским перебором.

И в чём тут у нас сюрприз? В смысле, у вас…

Да очень просто: если встать к окнам спиной, получалась хрестоматийная заморочка со сказочным распутьем. Направо пойдёшь — коня потеряешь, налево… (вы не поверите, но я не смог вспомнить, какой именно изменой грозил поход налево, вот только не каламбурьте, пожалуйста, сам знаю; и что левый я тут во всех отношениях — тоже). А про прямо сообразил на раз: прямо — убиту быть.

Та ещё, согласитесь, перспективка. Вот эдак в лоб, без подготовки: прямо пойдёшь — смертник. И я стоял, что витязь, и выбирал меньшее из зол.

Ну, через левую я сюда проник, и что за

ней — худо-бедно в курсе. Прямо же не тянуло настолько, что со справа я начал едва ли не с облегчением. Тем более что никакого коня у меня и в помине не было.

Ход в коновальню поначалу тоже засопротивлялся, но тут уж извините, и у нас карахтер имеется: чуть поднадавил и пожалуйста. А там ничего — огород с травой по пояс, забор и улица. Вон и часовенка — только что Деда с Кобелиной на завалинке недостаёт.

Коня, коня… И чего коня?..

Хотя, кто его разберёт: сыщи я копытное, приведи сюда, выпусти через эту калитку, а он хлоп, да и падёт, как и назначено. Может, потому и без подвоха, что без коня?..

Ну, богатырь? Готов? С собственной жизнью играть будем или как? Ва-банк? Всё на среднее, а? Тестикулы мои сжались, и зачесалось всюду, где только может чесаться. Отчего дверку ту я потрогал, как погладил: вот, дескать, видите? видите же? пытался же сунуться, сама ведь не открыва…

Она открылась сама. И я позабыл о тестикулах: за этой дверью начинался лес. Сразу же. Выход перекрывала здоровая, чуть не в обхват, ёлка. И дальше шёл сплошной их частокол. Без малейшего намёка на просвет. Но не столько близость потенциального противника обескуражила, сколько его вид — это был лес из сна после одова прилёта. Слишком хорошо запомнил я те выпачканные побелкой стволы. И черным-бело было совсем как во сне: в притаившемся за дверью лесу стояла глухая ночь.

«Убиту быть убиту быть убиту…» — свиристело в мозгу. И следом: мёртвые сраму не имут…

Да знаете вы что? Мёртвые вообще ни хрена не имут! С них не только спрос невелик — от них и толку никакого. Так что нечего меня на слабо разводить: щас морду малость высуну, осмотрюсь и ша, и то уже коммунистом считать можно. И осторожненько потянулся в темень. И мимо морды моей героической не то птица порхнула, не то вообще нетопырь.

Вот, друзья мои, как осуществляются разрывы сердца — не неприятностями на службе и не обвалами в личной жизни — настоящие разрывы сердца осуществляются такими вот летунами из ниоткуда! Не хотите верить — проверяйте.

Захлебнувшись сыростью, я отпрянул, дверку ногой бряк, и шементом на солнышко. И в палисаднике задерживаться не стал — за ограду и ходу, ходу. И оглянулся всего раз, оттопав уже на приличное, и не зря: никакой «конской» двери в стене не наблюдалось — там тоже красовались два малюсеньких оконца. А из крыши торчала труба несуществующей печи…

Считайте меня законченным трусом, но я похвалил себя за несование дальше, чем довелось. А ну-ка! Знаем мы, что такое Лес! Хаживали. И живали… Риск штука, конечно, благородная, но и осторожность, между прочим, не порок. И не ной, Андрюх: живым да зрячим ушёл — уже победа. Тут не печалиться, тут ликовать надо. И, сколько смог, я возликовал.

И вспомнил: уныние!.. уныние же — седьмой и мой любимый после гордыни грех.

Нашёл себе тоже занятие…

10. Клуб комолых и отходчивых

— Чего хотел? — удивился он, приподнявшись с лавки.

«Водки под оливки, — чуть не ляпнул я. — И к Зайке под одеяло». Однако сдержался, сделал подобающее намерениям лицо и поплакался:

— Мирицца.

Это была чистая правда.

Во-первых, я не сомневался в том, что былой вражды он давно не питает, просто как выйти из тупика не знает, вот и косит под обиженного, и отшельничает напоказ. Во-вторых, хотелось уже внести ясность и обозначить свою позицию: дескать, не слепой, хватит прятаться, все мы взрослые люди и понимаем, к чему идёт, и слава богу, что идёт, торопиться особо не рекомендую, но и палок в колеса не ждите, всегда рядом и, если чего, свистните только — слуга покорный.