Ленинград-28
Шрифт:
— Ну да ладно — сказал Козулин неожиданно твердым голосом. — Перейдем к делу. Бить тебя сейчас наверно бесполезно, разве что по яйцам зарядить, как следует, а?
Капитан аккуратно сдернул простыню, и Юрий завыл дурным голосом, предчувствуя страшное.
— Шучу, шучу… — успокоил его Козулин, и Панюшин ощутил, как покрывается потом. Переход от абсурдного к нормальному подействовал на Юрку, словно ушат с холодной водой.
Между тем Козулин неторопливо приподнялся со стула, и направился в другой конец комнаты. Панюшин попробовал, было проследить за Козявкой, но в шее отчетливо щелкнуло, и Юрий решил остаться
— Смотри, чего я тебе приготовил — Капитан жестом фокусника сдернул простыню, и Юрий увидел изогнутые эмалированные ванночки с медицинскими инструментами. Зажимы, скальпели и прочие (Панюшин не знал им названия) инструменты холодно поблескивали в свете затейливой люстры под потолком.
Как ни странно это успокоило Юрку. Куда страшнее бы все это выглядело в настоящей операционной, выложенной белым, потрескавшимся кафелем, с белыми шарами светильников, бестеневой лампой, автоклавом, и прочими бессменными атрибутами современной пыточной, здесь же демонстрация капитана отдавала дешевой показухой. Всему же должно быть время и место, наконец.
Капитан принялся перебирать инструменты, что-то тихонько приговаривая под нос.
— А ведь ты прав — нашел, наконец, силы пробормотать Панюшин. Увидев, как напряглась спина незваного гостя, он не смог удержать улыбки. — Были же времена, вот как сейчас помню…
Козулин с силой сжал скальпель и повернулся к Юрке.
— Издеваешься гад? — прохрипел капитан и приблизил к лицу Панюшина лезвие инструмента.
Панюшин моргнул.
— А чего я… Наше дело маленькое — подай, принеси…
Козулин обессилено опустил скальпель.
— Ладно, говнюк, отдыхай пока. Будет с тобой еще разговор — капитан бросил ни в чем не повинный инструмент на столик, и задумчиво почесал переносицу. Внезапно лицо его прояснилось — Слушай, а все равно ведь, неплохо я придумал с цветами-то?
Панюшин не мог не признать правоту командира спецотряда. По итогам встречи можно было смело озвучить результат — пока что один-один. Что будет дальше — одному Козявке известно.
Характер поисков предполагал множество встреч, но Панюшину больше всего хотелось сжаться тугим клубочком на мягкой постели, и, зарывшись носом под одеяло спать, спать, спать…
Из-под одеяла его выгнал голод. Порывшись в карманах, Панюшин обнаружил лишь несколько смятых купюр самого низкого достоинства да пару блестящих пятаков. Уставившись на мелочь, Панюшин неожиданно для самого себя всплакнул. Отбросил монеты прочь, протопал в ванную. Попытался включить воду — в кране зашипело, забулькало. Юрий почесал бритый череп. Что ни говори — город стоял в заболоченной низине, тут и там озера да камыш, речка рядом, а воды в кране нет. Впрочем, это было не единственной странностью Славянска.
На счастье Панюшина, прежние хозяева квартиры запасливо набрали полный таз воды. Юрий зачерпнул в ладоши, умылся. Постоял возле зеркала, внимательно изучая свое отражение, привыкая к новому образу.
В животе заурчало — Юрий заглянул в холодильник. Подозрительного вида сосиски в вакуумной упаковке, засохший кусок сала да выдавленный до половины тюбик майонеза — царское
Отобедав, Юрий вышел на балкон. На улице галдела ребятня, толстозадая тетка в халате развешивала белье, в трухлявой беседке лениво потягивали пиво подозрительного вида молодые люди. Обритые затылки сверху казались похожими на страусинные яйца. Панюшин улыбнулся, сладко потянулся — если постараться, можно представить, что жизнь прекрасна и удивительна, но Юрий знал, иногда реальность обманывает кажущейся простотой. Стоит только расслабиться на мгновение, и…
И все.
Глава 5
Как Панюшин вообще влез во все это дерьмо? Раньше бы Юрий ответил просто — чистая случайность. Некоторое время спустя, признал бы некую закономерность в случившемся. А еще позже был бы уверен, что иначе и быть не могло.
Если бы Юрка задал этот вопрос сейчас, то ответ оказался бы весьма интересен. Но… сейчас Панюшину не до рефлексии.
На выздоровление Панюшину выделили неделю. Козулин каждый день наведывал болезного, правда, уже без халата и цветов. Фрукты Юрка так и не попробовал — скуповатый Козулин забрал их обратно после первого же посещения. Ну и не больно-то хотелось.
Голос в голове угомонился, лишь только изредка вспоминал о том или ином повреждении. Ну, Панюшину не привыкать — не бьют и ладно. Брутальный Геннадий Сергеевич на деле оказался полным ничтожеством, пускай и обладал некоторыми полезными связями. Спецотряд осназа блокировал дачный домик — на всей территории действовал односторонний пропускной режим. Впускали всех, выпускали только своих. С хозяином дома беседовал лично Козулин. Сергеевич пробовал, было гнуть пальцы, но фирменный Козулинский удар в пах оказался доходчивее всех словесных аргументов. Вернувшись в сознание, несостоявшийся пахан согласился с обоснованностью претензий капитана, и задекларировал полную лояльность высоким убеждениям командира спецотряда. Панюшину выделили комнату с видом на лес, самого хозяина определили в комнату поплоше. Обслуживающий персонал согнали в служебное помещение, где тот бесполезно томился, ожидая развязки. С неугомонными «быками» была проведена спецбеседа, по результатам которой, незадачливые вояки были оттранспортированы в хозблок, до выяснения.
Сам Козулин ходил гоголем, отдавая короткие распоряжения. Бестолково разодрал дорогое сукно на бильярдном столе, перепробовал экзотические напитки в баре. Мыслями Козявка находился в небольшой спальне, где выздоравливал Панюшин. Смерть доктора Мезенцева внесла коррективы в нестройный план капитана. Собственно, какой план? Так, бестолковое метание по заданному вектору. Тем более направление этого злополучного вектора как раз и определял ныне покойный доктор. Со смертью Мезенцева, командир спецотряда попадал в щекотливое положение. Действовать как раньше, на свой страх и риск он не мог, не хватало информации, выбивать же оную из тюфяка Панюшина — занятие бесполезное и неблагодарное. Да и опасное в какой-то степени. Для себя капитан усвоил одно железное правило — знания преумножают скорбь, другими словами — меньше знаешь, лучше спишь, ешь и живешь.