Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
— Подходит кинто к русскому генералу и спрашивает: «А скажи, га-а-спадин генерал, а ка-а-торый щас час…»
Весь стол хохочет, а Марк громче всех…
Как-то вечером в комнату к Марку постучала Катя Гросс:
— Марк, зайдите ко мне, у меня перегорела лампочка…
Марк берет инструменты, идет вслед за Катей. У нее большая комната, перегороженная ширмой, на стенах портреты каких-то генералов и дам в больших шляпах.
— Какая лампочка?
— Вот эта, — Катя показывает на потолок…
Марк щурит близорукие глаза.
— Я
— Марк, по-моему, вы — адя…
Марк уже начинает привыкать к Катиному жаргону. «Адя» — означает «идиот».
Катя снимает халат.
— Обнимите меня. Мне холодно.
Они лежат в большой Катиной кровати.
— Марк, у вас холодные и мокрые руки… Скажите, вы — импо?
— Я не знаю… А как же Ника…
Катя медленно натягивает на себя халат.
— Марк, вы адя и импо. С Никой у нас нормальные отношения. Он — не адя… Он — контрик и немчура. Впрочем — я тоже.
Марк идет по коридору. Он слышит стук в дверь и тихий голос Кати.
— Мишенька, срочно нужна ваша помощь. Марк не смог ввинтить лампочку.
За дверью фальцет:
— Я иду, Катенька… Вот только дам лекарство Ксюше…
* * *
…Марк свернул с площади Льва Толстого на «отросток» Большого проспекта. Дворники в фуражках и синих фартуках лениво разбирали развороченные водой деревянные торцы. Марк вышел к Карповке. Там следов наводнения было еще больше: покосившиеся деревянные домики, перевернутые лодки, сваленные в кучи бочки и ящики. По хлипкому мостику Марк перешел на Аптекарский остров. Здесь было тихо, как в деревне. Широкие, мощеные неровным булыжником улицы. По-осеннему грустные деревья за оградой Ботанического сада.
Марк вышел на Песочную улицу и направился к кирпичным строениям Электротехнического института. Открыл тяжелую дверь и оказался в гулком вестибюле. За большими стеклянными дверьми угадывались очертания огромных машин. Марк огляделся. Где-то здесь была лаборатория, там профессор Попов показывал прибор, который регистрировал разряды молний.
— Вы к кому, молодой человек?
Марк оглянулся. За стеклянной конторкой сидел привратник с толстовской бородой и, оторвавшись от чтения газеты, смотрел на него поверх очков.
— К профессору Шателену, — сказал Марк.
— Николай Иванович Штепселен в аудитории номер восемь. Второй этаж, направо, — произнес привратник и вновь погрузился в чтение «Новой красной газеты».
Шателен, которого все за глаза в институте именовала «Штепселеном», оказался маленьким вертлявым старичком с эспаньолкой. Марк поклонился, передал письмо. Шателен бегло просмотрел письмо и радостно заблеял.
— Как же, как же, Гаприндашвили, Давид Георгиевич… До войны мы целый год стажировались с ним в Берне… Очень рад, очень рад… — он еще раз взглянул на письмо. — Значит, выбрали радио, похвально, мой друг, похвально…
Марка зачислили на второй курс. На следующий день он сидел в большой холодной аудитории и слушал,
Студентов было мало. Скорчившись от холода, они сидели плотной группкой в первых рядах. Слова Шателена отражались от каменных стен, дробились и улетали в форточку под потолком… Кроме теории машин Марку нужно было ходить на лекции по сопротивлению материалов, органической химии и начертательной геометрии. Математику и физику он сдал еще в Тифлисе.
Больше чем лекции, Марку нравились лабораторные занятия. Их по вечерам проводил доцент Щукин. В лаборатории пахло изоляцией, канифолью и машинным маслом. Щукин диктовал задание и уходил в курительную. Марк собирал прибор по схеме, включал в сеть, записывал показания приборов. Свои задания Марк выполнял быстро, предлагал свою помощь другим.
Студенты были разные. Большинство — рабфаковцы, наука давалась им с трудом. Сидели за книгами по ночам, днем где-то работали, а все остальное время просиживали в курилках и до остервенения спорили о политике. К Марку они относились неплохо, но от помощи его обычно отказывались.
— Спасибо, Доша, как-нибудь сами…
Прозвище «Доша» к Марку пристало надолго.
Однажды к Марку подошел Саша Румянцев, староста группы.
— Слушай, Доша. Есть предложение. Ты за меня сдаешь лабораторию и начерталку, а я за тебя — химию. Идет?
Химию Марк не любил и с радостью согласился. Обмывали соглашение в небольшой портерной на Лопухинке. Сидели на мокрой верандочке, пили прохладное пиво из высоких стеклянных кружек. Напротив них остановилась пролетка, из нее вышел старомодный господин. Увидел Сашу Румянцева, приподнял котелок и засеменил дальше, к большому дому в глубине сада.
— Кто это? — спросил Марк.
— Академик Павлов, — ответил Саша. — Нобелевский лауреат.
После третьей кружки Саша разоткровенничался.
— Доша, а что ты думаешь делать потом, когда закончишь институт?
— Не знаю, Саша, я еще не думал…
— А зря, Доша, зря. Вот мне лично все ясно. Закончу и махну туда…
— Куда туда? — не понял Марк.
— Туда, — Саша сделал жест рукой, — в Европу…
— Почему, Саша?
— Плохо здесь, Доша. Плохо. А будет — хуже. Помяни меня, — хуже и страшнее…
…Однажды утром Марк шел на лекцию мимо привратника. Тот заметил Марка, помахал ему рукой:
— Вам письмо!
Марк разорвал желтый конверт. Внутри была записка, напечатанная на машинке.
«Просьба зайти 15 мая по адресу… комната №… 10 часов». Подпись была неразборчива.
Адрес был Марку знаком. Большой крашенный синей краской дом на Березовой аллее. Он несколько раз проходил мимо него, когда бродил по Каменному острову. В назначенный час он вошел в стеклянную дверь. Увидел надпись «Отдел пропусков». Протянул бумажку офицеру с синими петлицами. Тот сверился с записью в толстой книге. Передал Марку картонный квадратик. «Распишитесь здесь».