Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
Они сидели на разнокалиберных стульях за крашеным столом в небольшой комнате. Кроме Лолы в комнате был еще один человек, невысокий брюнет.
— Гаранов, Ян Янович, — представила его Лола, — наш большой друг, называйте его просто Яня.
Яня молча кивнул.
Через некоторое время появился Блик, растерянно покрутил круглой головой. Увидел Лиду. Улыбнулся.
— Пошли в кабинет, Лидочка.
Пока Лиды не было, беседа не клеилась. Лола рассказывала о машине, которую ей привезли из Парижа. Вета ничего не понимала в машинах,
Около двенадцати бесшумно открылась дверь, вошел поэт Мраковский и заполнил собой всю комнату. Обвел присутствующих тяжелым взглядом. Не вынимая папиросы изо рта, пошел в ванную, мыть руки.
Вернулся, сел на стул рядом с Ветой. Налил себе вина.
— Кто вы? — спросил Мраковский.
Вета ответила:
— Я — Вета. Словесник из Ленинграда.
— Вы подруга Данилы?
— Я его жена.
Мраковский, не вставая, протянул руку. Снял с полки книгу «Про это» с фотографией Лолы на обложке. Развинтил вечную ручку. Написал поперек Лолиной фотографии.
«Даниле и Вете
с Мраковским приветом».
И расписался: «Вл. Мрак. Москва, Гендриков».
Когда они шли к Таганской площади, Лида спросила Вету:
— Ты знаешь, кто такой Яня?
— Нет, — призналась Вета.
— Большая шишка в ЧК. Он вел дело Гумилева.
Они шли некоторое время молча. Вета сказала:
— А ты знала, что у Данилы был роман с Лолой?
— Что-то слышала… Но это было давно, задолго до тебя…
— Но он до сих пор не может ее забыть… Ты знаешь, почему они расстались?
— Почему? — спросила Лида.
— Данила говорит, что у нее было два недостатка. Она слишком много говорила об искусстве и никогда не кончала…
…Лида открыла ключом дубовую дверь. Они вошли в темную переднюю. К ним подбежал Джек, деловито обнюхал, повилял хвостом и побежал куда-то к себе, стуча когтями по паркету. Они вошли в дальнюю комнату. Лида зажгла свет и стала раздеваться.
— Здесь очень тепло. Я, пожалуй, буду спать без рубашки.
Лида полезла под одеяло, ее огромная грудь воинственно вздымалась.
Вета потушила свет, тихонько разделась и пристроилась с краешку.
Вета сразу заснула. Ей снился сон. Ленинградское наводнение. Она в лодке с Данилой. Лодку сильно качает. Но это не страшно, даже приятно и волны — теплые. Данила ее обнимает, и по ее телу разливается истома.
Вета открывает глаза. На нее навалилось что-то большое, белое. Она открывает глаза шире. На ней лежит Лида, тискает ей грудь, а другой рукой ласкает ей промежность.
Вета оттолкнула Лиду.
— Что ты делаешь?
Лида громко задышала:
— Я люблю тебя, Вета. Очень люблю…
Вета ударила Лиду по лицу.
— Не дотрагивайся до меня!
Лида
— Прости меня, Вета… Прости…
А Вета не могла успокоиться:
— Ты дрянь! Ты извращенка!
Лида перестала плакать и стала молча одеваться. Собрала свои вещи. Вышла в коридор.
В дверях она остановилась и тихо сказала:
— Ты мне наплевала в душу…
Хлопнула дверь.
Вета подошла к окну и отдернула занавеску. Тверская была пуста. Шел сильный снег, снежинки вспыхивали и гасли вокруг электрических фонарей.
Вета нашла ванную комнату. Долго лежала в горячей воде.
* * *
…Ранней весной 1930-го Марк перевез в Ленинград родителей: Пашу и Анну. Их переезду предшествовали грустные события: прошлой зимой, словно сговорившись, умерли старики: отец Кати Гросс и Мишенькина bellem`ere. Освободилась жилплощадь: большая комната в Мишенькиной квартире и маленькая квартирка на шестом этаже. Паша и Анна выбрали квартиру наверху.
Переезд был делом хлопотным. Марк взял двухнедельный отпуск и отправился в Тифлис. Старшие Дадашевы, Жорж и Маша, долго не могли решить, как им поступить. Сперва собрались было ехать, но в последний момент передумали:
— Поезжайте сперва вы, — сказал Жорж, — а мы посмотрим.
И вот, наконец, Ленинград, Октябрьский вокзал. Вереница носильщиков торжественно загружает дадашевское добро — картонки, коробки, ящики с книгами — в огромный «линкольн». На шестой этаж вещи переносят дворник Василий Михеич и двое запойного вида мужичков. Выбежал во двор Мишенька — в неизменной студенческой фуражке, галантно поцеловал ручку Анне, раскланялся с Пашей, стал командовать разгрузкой.
Через неделю вещи были расставлены. Блестели темным золотом корешки Брокгауза и Евфрона в ореховом книжном шкафу — наследство Гросса-старшего. Марка до слез растрогали вещички, которые он знал с детства, но о существовании которых он напрочь забыл: ломберный столик, персидский ковер, домашние туфли-чусты и даже огромный спичечный коробок — сувенир Всемирной Парижской выставки 1900 года.
Старики к Ленинграду привыкали трудно: холодно и все не как в Тифлисе. Марк целыми днями на работе, приходит поздно, усталый. Выручали книги, друзья, театр.
Вета несколько раз приглашала Пашу и Анну на Зверинскую. К ним сразу привязался Лева Лилиенталь, они помнили его еще по Тифлису: он приезжал за Ветой четыре года назад. Лева приносил им книги и новые выпуски журналов: «Обязательно прочитайте то, что я отметил красным карандашом…»
Вета присылала им контрамарки в Мариинку. Данила очень удачно оформил новую постановку «Пиковой дамы», а теперь получил в Мариинке постоянное место помощника главного художника. Ни оперы, ни балеты большого впечатления на Анну не произвели, она предпочитала им концерты в Филармонии.