Ленинград, Тифлис…
Шрифт:
Лаборатория, куда определили Марка, занимала небольшой флигелек в глубине сада, чуть поодаль от синего дома. В лаборатории их было человек двадцать — инженеров, техников и чертежников. Марк был там самым молодым.
Сперва к нему относились настороженно, даже насмешливо. После того, как раза два он сделал толковые предложения, отношение к нему стало меняться к лучшему. Марка зауважали, когда выяснилось, что он знает языки. Помимо французского, которому Марка в детстве обучили швейцарские бонны, Марк свободно читал по-английски. Как-то к ним в
— Нужно заказать перевод.
— Можно я посмотрю, — сказал Марк. Взял из папки статью и стал переводить «с листа».
— Молодец, — сказал Кребс, — через неделю попрошу подготовить реферат…
Лаборатория, в которой работал Марк, была в ведомстве РККФ — рабоче-крестьянского Красного флота. Эта лаборатория разрабатывала чувствительные акустические приборы, они должны были засекать на большой глубине вражеские подводные лодки. Такие исследования проводили все морские державы, и везде эта работа считалась секретной. В той папке, которую Кребс передал Марку, на некоторых статьях не было выходных данных. Марк догадался, что их раздобыла разведка.
Для работы над переводом Марку выделили особую конторку. В конце дня все бумаги и черновики нужно было сдавать в Первый отдел. Там их тщательно нумеровали, подшивали и скрепляли сургучной печатью.
В июне Кребс взял Марка с собой в Кронштадт. Нужно было испытать прибор в море.
Марка поселили во флотской казарме, выдали тельняшку, морскую робу, пилотку. Тральщик отваливал от стенки на рассвете, когда над водой поднимался холодный туман. Пока корабль бороздил воды Маркизовой лужи, Марк сидел с прибором в носовом отсеке, следил за показаниями осциллографа, прислушивался к дроби морзянки в радиотелефонах. Выходил на палубу к вечеру, смотрел, как солнце медленно опускалось за невидимый горизонт.
* * *
…Аборт Вете делал старый приятель Жоржа — доктор Абрамянц в гинекологической клинике Тифлисской горбольницы. На всякий случай ей заготовили справку: «гражданка Дадашева оперирована по причине обострения хронического аппендицита».
Операция прошла благополучно, без осложнений. В больнице Вета пролежала еще неделю. В Тифлисе было очень жарко, в палате открыли все окна. Соседки по палате непрерывно что-то ели и судачили о домашних делах.
Вета ни с кем не разговаривала. Лежала неподвижно и, не отрываясь, смотрела в окно. Во рту у нее было сухо, и ей все время хотелось пить. Учебу она решила бросить и в Ленинград больше не возвращаться. Но и в Тифлисе оставаться она не могла. «Куда-нибудь уехать… Может, в Москву…» Она вспомнила «Трех сестер» и улыбнулась: «В Москву! В Москву!»
Наконец, ее выписали. Она натянула на себя смятое платье, посмотрела в зеркало. «На кого я похожа… Бледная немочь… Одни глаза…» Вета медленно спускалась по лестнице. У нее дрожали ноги.
Когда она вышла в вестибюль, со стула встал высокий молодой человек. Вета его не
— Вета. Это я — Лилиенталь…
— Господи, Левушка! — Вета прижалась лицом к Левиному плечу и громко зарыдала.
Лева прожил у них неделю. Его поселили в бывшем кабинете Жоржа. Вета водила Леву по Тифлису, показала Авлабар. Два раза они были в Грибоедовском театре.
Однажды, когда они были одни, Лева сказал как бы невзначай:
— Бум назначил твой доклад на октябрь.
— Какой доклад? — не поняла Вета.
— Доклад об армянской поэзии. Бум говорит, это — замечательная тема.
Вета помолчала.
— Ты знаешь, Лева, я решила бросать институт…
Лева вскочил и забегал по комнате.
— Не смей так говорить, Вета! Ты — самая одаренная из всех нас… Ты самая, самая…
Лева опустился на колени и стал целовать Ветины руки.
— Вета, я очень прошу тебя! Вета, выходи за меня замуж…
Лева положил голову Вете на колени, а она стала гладить его вихрастые светлые волосы…
…А в сентябре, в Ленинграде, Вета вышла замуж за Данилу. Он появился в ее комнате рано утром. Вошел без стука. Вета была в постели.
— Одевайся. Поехали.
— Куда? — спросила Вета.
— В ЗАГС.
Вета сама удивилась своему спокойствию.
— Ты опоздал, Данила. Я уже обещала Леве.
Данила сел на кровать. В руке у него что-то блеснуло.
— Если ты не согласишься, я перережу себе вену.
— Режь! — крикнула Вета.
Из руки Данилы фонтаном брызнула кровь.
— На помощь! — изо всех сил завопила Вета, бросилась к двери, стала колотить в нее кулачками и босыми ногами.
Комната наполнилась людьми. Катя Гросс наложила на руку Данилы жгут. Смертельно бледный, Данила лежал на Ветиной постели и тихо постанывал…
* * *
…Свадьбу праздновали у Годлевских — в большой столовой. Как всегда, закусок было мало: всего две миски с салатом. Зато питья — водки и шампанского — хоть залейся. Гостей было много, и все время подходили новые. Был почти весь курс из зыбовского института, к вечеру появился Бум. Были художники — друзья Данилы. Часам к двенадцати пришли балетные — в Мариинке закончился спектакль.
Марк пел чувствительные романсы, подражал популярному тенору Николаю Печковскому. Лилиенталь пришел с большим букетом, произнес длинный и запутанный тост, потом бросил букет, закрыл лицо руками и убежал в ванную. Гости кричали: «Горько». Данила обнимал Вету за плечи и целовал. Губы у Данилы были сухие и горячие.
Вета смеялась, целовалась, танцевала, и ей все время казалось, что все это не с ней, что она где-то далеко и смотрит на себя со стороны. И все люди здесь, на ее свадьбе, были не настоящие, а ряженые, и обыденные вещи приобрели особый смысл. «Наверное, это и есть отстранение, — подумала Вета, — как у Шкловского…»