Ленька-активист

Семин Никита

Отдел кадров помещался в здании заводской конторы. Поднявшись на нужный этаж, я оказался в лабиринте конторок и окошек. В большом общем зале толпился народ: кто-то принимался на работу, кто-то увольнялся, кого-то переводили из цеха в цех. Все шумели, курили в открытые настежь окна и болтали о том о сём, но больше всего, конечно — про пайки и зарплаты.

— Опять совзнаками отсыпали! — возмущался молодой рабочий. — Пока до дому донесу, они уж вдвое дешевле станут!

— А ты, Митька, не зевай, — поучал его старый мастер. —

Дуй сразу на рынок, меняй на муку или пшено. Или на червонцы, если найдешь у кого. Совзнак — это не деньги, это бумага! Сегодня она — зарплата, завтра — в нужник с ней сходишь.

— А спецам-то, инженерам, червонцами платят, — с завистью добавил кто-то. — У них жизнь! И когда порядок будет?

— Говорят, Ильич совсем плох. Второй удар у него…

— Тише ты! За такие разговоры и в ЧК загреметь можно.

— А кто ж тогда вместо него будет? Троцкий, говорят, метит. Он в армии популярен.

— А мне наш, Сталин, больше по душе. Мужик он крепкий, порядок наведет. А то с этим НЭПом распустились все.

— Да уж, бардак. Как есть, неустроица! Опять света нет в бараке. Говорят, на станции авария. Когда уже наладят все по-человечески?

— А у нас в общежитии клопы одолели. Хоть святых выноси. Начальству жаловались — а толку?

— Вчера на рынке сало видел. Цена — как за паровоз. И это на Украине, где этого сала всегда было…

— Да что сало — масла путного не найдешь. Одно только постное. А помните, как при царе жили? Хоть и гнули спину на хозяина, а колбаса в лавках завсегда была…

— Цыц ты, контрик! При царе и нагайка была. Забыл?

— Ребзя, а где тут прием на работу? — спросил я молодых парней, куривших у форточки.

— Вон в ту дверь тебе! — указали мне.

Наконец я пробился в нужный кабинет. За столом, заваленным личными делами в картонных папках, сидел молодой человек в круглых роговых очках и новомодной клетчатой рубашке-«ковбойке». Он смерил меня скучающим взглядом.

— На работу, значит? — спросил он, лениво перебирая мои документы. — Специальность?

— Учеником слесаря, — ответил я.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот шестой.

Парень в ковбойке поднял на меня глаза.

— Шестой? Так тебе ж, парень, всего шестнадцать лет. Не положено. Кодекс законов о труде читал? Прием на работу — с восемнадцати. В исключительных случаях, на легкий труд — с шестнадцати, но по особому разрешению инспекции. А слесарное дело — труд нелегкий. Так что иди, подрасти годика два.

Он вернул мне документы, давая понять, что разговор окончен.

Обескураженный, я вышел из заводской конторы и побрел по заводской территории. Что же теперь делать? На шею родителей сесть не получится — они и так уж еле сводят концы с концами, несмотря на открытый кооператив. Да и не хочется, откровенно говоря. Искать другую, менее престижную и денежную работу на стройке или на разгрузке вагонов? Наверное, именно так и придется сделать…

Размышляя, я подошел к ближайшему цеху. Оттуда доносился знакомый звук работы: погромыхивал металл о металл, через раскрытые ворота виднелись шумящий кузнечный

горн, пламя вагранки, слышался шум токарных станков, похожий на отдаленный рокот моря. Решил зайти внутрь. Не застрелят же за это!

В цехе было сумрачно, багровое пламя нагревательных печей бросало тревожные отсветы на строй массивных станков, на стеклянные кабины мостовых кранов, которые гудели и ползали под кровлей. Толкая перед собой платформу с металлом, пронзительно кричал похожий на самовар паровозик; вспыхивали ослепительные огни газовых резательных аппаратов; с хрустом жевал сталь мощный пресс-гильотина.

Чуть в стороне возвышались огромные корпуса паровозов — здесь их собирали на специальных стапелях. Сборка производилась клепкой, и в цеху стоял неумолчный стук молотков по раскаленному железу. Пройдя мимо рядов гидравлических прессов и штабелей с листами котельного металла, я оказался прямо рядом с одним из собираемых корпусов.

Бригада клепальщиков состояла из бригадира, одного подручного и одного нагревальщика. Подручный едва поспевал хватать у них раскаленные стержни и вколачивать их ручником в отверстия. Их подавал горновщик от стоявшего чуть поодаль горна.

Несколько заклепок уже грелось. Вот нагревальщик потянулся клещами в горн, вытащил заклепку, посмотрел на нее и сунул обратно. Некоторое время спустя вновь схватил ее, вытащил — она вся искрилась. Нагревальщик мигом сунул заклепку в отверстие, в ту же секунду бригадир прижал ее ручником. Не успел он убрать свои клещи, как второй подручный поддержкой прижал головку заклепки. Затем на нее градом посыпались удары. Все происходило с молниеносной быстротой.

Так же быстро бригадир кладет ручник в сторону и берет клещи с обжимкой. Несколько движений и ударов — и заклепка врастает в корпус будущего паровоза. Вся бригада действовала как хороший автомат. Заглядевшись на их работу, я не сразу узнал бригадира. Ба, да это же Павел, с которым я познакомился на комсомольском собрании! Точно он!

— Перекур! — вдруг скомандовал Павел и, смахнув пятерней пот, повернул ко мне разгоряченное лицо.

— Брежнев? — изумился он не менее меня. — Трудоустраиваться пришел?

— Ты, оказывается, клепальщик! А я-то думаю, откуда рукопожатие такое крепкое! — пошутил я.

— Ну как, нашел отдел кадров? — спросил Павел, окидывая меня критическим взглядом.

— Найти-то нашел, да толку мало. Работы не дают.

— Чего это они? Я же договорился уже! Сами объявления везде развесили: нужны люди, — а канителят.

— Да говорят, молодой еще, шестнадцать лет мне!

— Ах, вон чего! Ну, я думал, ты постарше! — изумился Павел. — Ну да какая разница — заклепки подавать и баба может, не то что такой бугай, как ты. Погоди, я сейчас к начальнику цеха схожу. Не хотят брать слесарем — в нашу бригаду тебя возьмем!

Действительно, он ушел, а буквально через пять минут вернулся с клочком бумаги, вырванным из тетради.

— Вот, держи. Отдашь в отделе кадров. Как оформишься — не уходи, у нас в пересменку будет митинг по поводу ультиматума Керзона.