Ленька-активист
Шрифт:
С этой запиской я снова отправился в контору. Тот же парень в ковбойке недовольно посмотрел на меня.
— Опять ты? Я же тебе русским языком сказал…
Я молча протянул ему записку. Он пробежал ее глазами, и выражение его лица изменилось.
— От самого Косогора? — удивленно переспросил он, назвав начальника цеха по заводскому прозвищу. — В бригаду Косянчука? Ну, раз сам начальник цеха просит… Ладно. Пиши заявление. Оформим учеником нагревальщика. На шесть часов. Понял?
— Понял, — кивнул я, хотя прекрасно знал, что работать буду
Когда я вернулся в цех, там уже собирались рабочие. Дневная смена еще не ушла, ночная уже подходила. В центре цеха, на импровизированной трибуне из ящиков, стоял секретарь заводской партячейки.
— Товарищи! — гремел его голос, перекрывая шум станков. — Английские империалисты, в лице своего министра Керзона, снова бряцают оружием! Они предъявили нашей молодой Советской Республике наглый, подлый ультиматум! Они думают, что мы испугаемся! Но мы, рабочий класс, отвечаем им: руки прочь от Советской России!
— Правильно! Не боимся буржуазного звона! Долой подлеца Керзона! — закричали в толпе.
— Мы дадим достойный ответ на происки буржуазии! — продолжал оратор. — Наш ответ — ударный труд! Каждый сделанный нами паровоз — это гвоздь в гроб мирового империализма! Мы призываем всех вас подписаться на заем для постройки эскадрильи «Наш ответ Керзону»!
В общем, митинг получился коротким, но ярким. После него ко мне подошел Павел.
— Ну что, оформился?
— Оформился.
— Вот и ладно. А это, — он кивнул на своих ребят, — наша комсомольская ячейка. Знакомься.
Я пожал руки нескольким парням, таким же молодым и горячим, как сам Павел.
— Брежнев, — представился я.
— Знаем, знаем, — улыбнулся один из них. — Нам уже Павел про тебя рассказал. Про пионеров твоих, про кооперативы. Голова! Вступай в комсомол, заявление завтра от тебя ждем!
Заявление я, конечно, подал. Правда, все получилось не так гладко, как всегда. Просто так в 23 году в комсомол не брали — нужен был испытательный срок!
С моими характеристиками меня приняли в кандидаты без лишних вопросов, установив минимальный кандидатский стаж — шесть месяцев. Пока же я стал «кандидат в члены КСРМУ», должен был изучить программу и устав. Выдали кандидатскую карточку. Собрания ячейки я уже мог посещать, но пока без права голоса.
Моим «поручителем» и наставником стал Павел Косянчук, мой бригадир. Хоть по документам он и числился как помощник мастера, это не мешало ему командовать целой бригадой и такое на заводе не было чем-то удивительным. Он вводил меня в курс заводской комсомольской жизни, давал первые поручения — в основном, распространять среди рабочих газеты и листовки, агитировать за подписку на заем «Наш ответ Керзону». Я старательно все выполнял, стараясь проявить себя.
Но не все шло так гладко, как мне хотелось бы. В нашей цеховой ячейке был один парень, Степан, по фамилии Туфта. Он был немного старше меня, работал в соседней бригаде и считался одним из самых активных и «идейно подкованных» комсомольцев. И с самого начала
— А, новый «герой» к нам пожаловал, — процедил он сквозь зубы, когда Павел представлял меня на первом собрании. — Из Каменского, значит. Слыхали, слыхали про ваши подвиги. В газетах писали, как же!
Я чувствовал в его словах ядовитую иронию, но решил не обращать внимания.
Через несколько дней, когда мы сидели в нашей комсомольской каморке после смены — тесной, насквозь прокуренной комнатушке с портретом Ленина на стене — разговор зашел об оружии, о Гражданской войне. Кто-то хвастался трофейным браунингом, кто-то рассказывал, как бил белых из пулемета.
— А у нашего Брежнева, — сказал Павел, хлопнув меня по плечу, — наган наградной есть. От самого Реввоенсовета 14- й армии!
Все с любопытством посмотрели на меня.
— Правда, что ли? — спросил кто-то. — А покажи!
— Да я его с собой не ношу, — ответил я. — На квартире лежит. Зачем на заводе оружие?
— В комнате, говоришь? — ехидно усмехнулся Туфта. — А может, и нет никакого нагана? Может, ты все это выдумал, герой каменский? Чтобы пыль в глаза пустить, в доверие втереться? Любите вы, такие вот выскочки, чужие заслуги себе приписывать!
В каморке повисла неприятная тишина. Это было прямое, публичное оскорбление. Кровь бросилась мне в лицо.
— Ты, шкура, за свои слова ответишь, — сказал я тихо, поднимаясь.
— Да пошел ты, трепло! — презрительно сплюнув, бросил он в ответ.
Через мгновение я рывком поставил его на ноги и провел прием через бедро. Поднялась суматоха, нас тотчас же растащили. Обошлось без телесных повреждений, не считая того, что Степка, когда я его бросанул, крепко приложился затылком об пол.
— Вы что, с ума сошли?! — кричал Павел, оттаскивая меня в сторону. — Драку в ячейке устраивать! Это же… это же антипартийный поступок!
Случай имел серьезные последствия. Туфта побежал жаловаться «наверх». В комсомольскую организацию завода, и вскоре ячейка собралась, чтобы решить вопрос о моем исключении из кандидатов. На собрании Туфта выступил с обличительной речью:
— Я считаю, товарищи, — говорил он, патетически размахивая руками, — что таким, как этот Брежнев, не место в наших рядах! Он — карьерист и выскочка, прикрывающийся выдуманными заслугами! Он склонен к дракам, к партизанщине, к недисциплинированности! Он не достоин носить высокое звание комсомольца!
Я стоял и слушал, и чувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Несколько человек, из сторонников Степана, поддержали его. Вопрос о моем приеме повис в воздухе.
Но тут слово взял Павел Косянчук.
— А я считаю, товарищи, что это — поклеп! — сказал он твердо. — Я знаю Леонида как честного, идейного парня, хорошего рабочего и активиста. А то, что он не стерпел оскорбления, так это только говорит о его чести. А вот поведение самого товарища Туфты вызывает у меня большие вопросы.