Ленька-активист
Шрифт:
После нас в очередь на вышку выстроились и обычные горожане. Комсомольцы, только что совершившие первый в своей жизни прыжок, горячо делились впечатлениями, хлопали меня по плечу. Вдруг кто-то коснулся моей руки:
— Товарищ, это вы придумали эту вышку? Такой молодой, а уже такой дерзкий!
Я обернулся и обомлел.
Глава 17
Я обернулся. Передо мной, нетерпеливо постукивая по заснеженной земле носком ботинка, стояла невысокая девушка. Зимнее солнце, низкое и яркое, било ей в лицо, и
В тот же миг память, услужливая и коварная, подсунула мне другую картину: вот эта самая дамочка, совершенно нагая, с гордо вскинутой головой, с красной лентой через плечо, на которой было начертано «ДОЛОЙ СТЫД», вещала про отказ от буржуазных предрассудков в весеннем харьковском трамвае. Я вспомнил, как она стояла, не замечая ошарашенных взглядов, и в моей голове, против воли, всплыли все детали ее молодой, крепкой, совершенной в своей естественности фигуры.
— Эмм, ну… мы все придумали! — наконец выдавил из себя я.
— О, да вы еще и скромны, как истинный строитель коммунизма? Но меня вы не обманете: ваши друзья уже все про вас рассказали! Я — Вика! — заявила девушка, протягивая мне узкую, но крепкую ладонь. — А вы — Леонид. Красивое имя. Как у спартанского царя!
Я смотрел на нее и не мог отвести взгляд. В ней была какая-то особая, дерзкая, почти мальчишеская красота, которая так разительно отличалась от томной прелести нэпманских барышень. Коротко остриженные, густые темные волосы, выбившиеся из-под простой вязаной шапочки, упрямо вились на висках. Высокие, точеные скулы придавали ее лицу немного татарское, хищное выражение, а чуть вздернутый, прямой носик — задорное и насмешливое. Но главным были глаза — большие, темно-карие, почти черные, в которых, казалось, плясали неукротимые огоньки, как у бесенка.
— Что молчим? — насмешливо продолжала она. — Или на земле вы не такой смелый, как в небе?
Я с трудом взял себя в руки, пытаясь скрыть свое смятение за маской шутливой бравады.
— Язык тоже на месте, гражданка, — ответил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Просто любуюсь. Не каждый день увидишь девушку, которая так смело шагает с тридцатиметровой высоты.
— А я не каждый день вижу командиров, которые краснеют, как гимназистки, — парировала она, и в ее глазах заплясали чертики. — Видимо, у вас, комсомольцев, стыд еще не до конца изжит.
— Стыд — это буржуазный пережиток, — машинально ответил я заученной фразой. — А у нас, комсомольцев, есть только революционная целесообразность. И сейчас она подсказывает мне, что нужно срочно уложить этот парашют.
— Ну, конечно, парашют важнее, чем живая девушка, — она картинно вздохнула. — Вся ваша комсомольская суть. Железки, шестеренки, планы… А где же романтика, где порыв души?
— Порыв души был, когда я с вышки шагал, — усмехнулся я. — А сейчас — трудовые будни. Вы, я смотрю, тоже не чужды порывов. В трамваях, например.
Она звонко расхохоталась.
— А, так вы меня видели? Что ж, тем лучше. Значит, наша агитация работает. Мы несем в массы идеи нового быта, новой морали!
— И как, успешно? —
— Процесс идет, товарищ Леонид! — загадочно улыбнулась она. — И у вас есть все возможности присоединиться к нашему движению. С вашей помощью мы бы свернули горы!
И посмотрела на меня долгим, многообещающим взглядом. Я чувствовал, что еще немного — и потеряю голову.
— Знаете что, товарищ агитатор, — сказал я, решив перехватить инициативу. — Агитация — дело хорошее, но выкрикнуть пару лозунгов — это недостаточно для того, чтобы идея овладела массами. Товарищ Ленин вон, двадцать лет вел агитацию, пока не получилась революция. Вы готовы на такие жертвы?
— Я готова на все! — дерзко заявила она.
— Прекрасно, просто прекрасно. Так может, сходим вечером в кино? А потом — в какую-нибудь ресторацию. Осудим буржуазные условности, с которыми, несомненно, там столкнемся, а заодно и обсудим перспективы мировой революции в деле их изживания!
Она на мгновение задумалась, потом ее глаза снова озорно блеснули.
— В кино? С комсомольцем-активистом? А вы не боитесь, что я испорчу вас своей свободной моралью?
— А я не из пугливых, — ответил я. — Не боюсь ни высоты, ни свободной морали. Ну так что, идем?
— Идем, — кивнула она. — В семь. У кинотеатра «Боммер». Не опаздывайте, командир. Я не люблю ждать.
Она повернулась и легко, по-мальчишески, пошла прочь, оставив меня с гулко бьющимся сердцем. Я смотрел ей вслед и понимал, что этот вечер обещает быть очень, очень интересным.
До этого момента я считал, что увлечение девушками — это опасная, ненужная роскошь на начальном этапе карьеры. Пустая трата времени и сил, которые можно было бы направить на более важные, государственные дела. Не то чтобы я старательно избегал этого, держал себя в ежовых рукавицах, но и каких-то активных действий не предпринимал. Но сейчас, глядя в эти смеющиеся, дерзкие глаза, я чувствовал, как вся моя воля и выдержка начинают таять, как снег на раскаленной «буржуйке».
Вечером, тщательно вымывшись ледяной водой из-под крана в заводской раздевалке, я надел свою единственную «выходную» рубаху, которая, увы, уже лоснилась на локтях, и видавшее виды, но еще приличное галифе, купленное по случаю с рук на толкучке возле Сумской. Мое старенькое, потертое, еще школьное пальто с бобриковым воротником грело плохо, но другого, увы, не было — вещи стоили здесь невероятно дорого, на каждую покупку приходилось копить. Тщательно причесался, раздумывая, не купить ли бриолина — в это время модны были прилизанные проборы, как у известных голливудских киноактеров — и отказался от этой затеи: бриолин явно проходил по статье «буржуазных предрассудков». Часов у меня не было, так что выйти пришлось сильно заранее, дабы не опоздать. Сердце колотилось, как у мальчишки, впервые идущего на свидание. Хотя, по сути, так оно и было. Моя прошлая жизнь не в счет, а в этой, новой, это был мой первый, настоящий выход «в люди» с представительницей прекрасного пола.