Ленька-гимназист
Шрифт:
Офицер нетерпеливо отмахнулся.
— Отец? Мастер? Ну и пусть себе работает дальше. Рабочие руки сейчас всем нужны. Его высокопревосходительство, командующий генерал Деникин непременно завалит ваш завод заказами, так что у вас с отцом будет возможность зарекомендовать себя с наилучшей стороны! А сейчас — будь покоен: раз не воевал с оружием в руках, нечего и переживать. Все, ступай. Бумагу не потеряй! И помни, что я сказал.
Я горячо поблагодарил офицера и Гинзбурга и, крепко сжимая в руке спасительную индульгенцию, выскользнул из дома ювелира. Обратно домой я почти бежал, не чуя под
Дома меня встретили как воскресшего из мертвых. Мать бросилась ко мне, заплакала, обнимая. Отец, бледный и осунувшийся, молча стиснул мое плечо. Вера и Яшка жались к матери, глядя на меня испуганными и одновременно радостными глазами, потом повисли на мне, так что было и не отцепить.
Я показал им бумагу с орлом и печатью, пересказал разговор с офицером, заверения Гинзбурга. Родители слушали, и на их лицах страх постепенно сменялся надеждой, хотя тревога полностью не ушла. Бумага — это хорошо, но власть в городе еще не устоялась, и кто знает, чего ждать завтра.
Прошел еще день. Суматоха после взятия города белыми постепенно сходила на нет. Видимо, новое начальство начало наводить хоть какой-то порядок. Открыли запрещенный при большевиках рынок; люди опять сновали по улицам, торговались на базаре, ругались из-за очередей у водораздаточных колонок. Жизнь, упрямая и неистребимая, брала свое.
И мы, мальчишки, тоже вернулись к своим привычным делам. Снова стали собираться на нашем пустыре у Днепра, недалеко от заводских пристаней. Место это мы называли «пляжем», хотя какой там пляж — полоска серого песка, перемешанного с угольной пылью, да отмель, поросшая скользкими водорослями. Но для нас это был наш мир.
Гнатка Новиков тоже снова был с нами. Отец его потихоньку поправлялся дома, рана затягивалась, и злость Гнатки на весь свет, кажется, поутихла. Он был молчаливее обычного, но снова боролся с нами на песке, снова швырял камни-«блинчики» по воде.
На другой день снова все также нещадно палило солнце. Днепр лениво катил свои мутные воды, сверкая под солнцем, как расплавленное олово. Мы с Костиком и Гнаткой, извалявшись в пыли и песке после очередной схватки «стенка на стенку», с ватагой мальчишек из Нижней Колонии сидели на берегу, переводя дух.
— Слыхали? — сказал Костик, сплёвывая на песок, — говорят, сам Деникин скоро приедет. Парад будет, и вся фанаберия. Теперь он уже в Екатеринославе.
— Деникин? Главный ихний?
Гнатка поднял голову. В его глазах не было ни страха, ни восторга — скорее, усталое любопытство.
— Ага, — кивнул Костик. — Батька мой слышал на рынке. Будут войска маршировать, музыка играть… Может, и выходной дадут.
— Парад… — протянул я задумчиво.
Мое «послезнание» подсказывало, что триумф Деникина будет недолгим, что впереди еще годы крови и разрухи, а победят все равно большевики. Но сейчас, здесь, в этом пыльном городке, его приезд казался событием огромной важности, символом окончательной победы белых. По крайней мере, для тех, кто их ждал.
— Поглазеем, если правда, — равнодушно пожал плечами Гнатка. — Все какое-никакое развлечение.
Мы еще немного посидели, обсуждая последние новости — кто что на рынке видел, у кого что реквизировали,
— Ну все, я до хаты, — произнёс Гнатка, поднимаясь. — Мать велела воды натаскать!
— И я пойду, — поддержал его Костик. — Ужинать пора.
Они ушли, а я задержался. Нестерпимо хотелось окунуться в прохладную, хоть и мутную, днепровскую воду, смыть с себя пыль, пот и накопившуюся за день усталость. Скинув рубаху и штаны, я с разбегу бросился в реку. Вода обожгла прохладой, потом показалась теплой, ласковой. Я поплавал немного, нырнул пару раз, чувствуя, как уходит напряжение, как тело становится легким и чистым.
Выбравшись на берег, я отряхнулся, как пес, и натянул одежду на влажное тело. Солнце уже садилось за косогор, окрашивая небо в нежные розово-лиловые тона. Вокруг стояла необыкновенная тишина, нарушаемая лишь плеском воды да редкими криками чаек. Я пошел вдоль берега в сторону дома, мимо знакомых зарослей камыша — плавней, где я совсем недавно прятался от казаков, приведенных Козликом.
Плавни стояли темной, непроницаемой стеной, камыши чуть шелестели от легкого вечернего ветерка. От воды тянуло сыростью и тиной. Я ускорил шаг, не хотелось задерживаться здесь в сумерках. И тут…
— Ленька… Пст… Ленька…
Тихий, едва слышный шепот раздался откуда-то из самой гущи камышей. Я замер, сердце пропустило удар. Огляделся — вокруг ни души. Только темнеющая река, пустынный берег и эта стена тростника.
— Ленька… Сюда…
Шепот повторился, настойчивее, но все так же тихо. Кто-то звал меня по имени оттуда, из темных, пахнущих цветущей водой плавней. Кто-то, кто знал меня и не хотел быть увиденным остальными.
Холодный озноб пробежал по спине, несмотря на теплый вечер. Как жаль, что у меня нет с собой браунинга! Кто это мог быть? И что ему нужно?
Глава 17
— Ленька… Пст… Ленька…
Тихий, сдавленный шепот раздался совсем рядом, из самой гущи камышей. Я резко остановился, сердце ухнуло куда-то вниз и забилось часто-часто. Огляделся по сторонам. Берег был пуст. Ни души. Только темнеющая гладь реки, серая полоска песка да эта непроницаемая стена тростника, чуть шелестящая на едва заметном ветерке. Может, показалось? С тех пор как рядом со мною грохнул шестидюймовый «чемодан», иногда, бывает, шумит в ушах. Чорт, вдруг я тогда словил контузию?
— Ленька! Сюда… Не бойся!
Шепот повторился: настойчиво, но все так же приглушенно, словно говоривший боялся быть услышанным кем-то еще. Нет, не показалось! Кто-то сидел там, в плавнях, и звал меня по имени. И кто там? Первая мысль — Козлик! Решил отомстить, устроил засаду с кодлой своих дружков? Но зачем тогда шептаться — будь это они, давно бы уже выскочили на дорогу…
Сжав в кармане свинчатку, я шагнул ближе к камышам, напряженно вглядываясь в темные заросли.
— Кто здесь? — спросил как можно тверже, хотя голос немного дрогнул. — Выходи!