Ленька-гимназист
Шрифт:
Холодный пот прошиб меня. Все. Это конец. Сейчас они войдут.
— Мама! Отец! — зашептал я, отскакивая от окна. — Козлик… Он их привел! Сюда!
Лицо отца стало серым. Мать ахнула и закрыла рот рукой.
— Ленька, драпай! — словно в тумане услышал я голос отца, тихий, но твердый. — Через огороды! В плавни! Живо! Мы их задержим как-нибудь. Скажем, не знаем, где ты. Давай, чеши!
Не было времени на прощания, на слезы. Я кинулся к задней двери. В голове мелькнула мысль — а не захватить ли мне лежавший под крышей сарая браунинг — но времени не было даже на это. Выскользнул во двор, перемахнул через невысокий забор к соседям. Дальше — огородами,
Вот и последние домишки Нижней колонии. Дальше — полоска вытоптанной земли, а за ней — стена камыша. Плавни. Густые, непроходимые заросли тростника, осоки, вербы, прорезанные узкими протоками и озерцами. Единственное место, где можно было затеряться, спрятаться от белых и мстительных соседей вроде Козлика.
Камыши сомкнулись за моей спиной, скрывая от ставшего враждебным мира. Тут квакали лягушки, пахло тиной, влажной землей, прелой травой. Босые ноги кололись о стебли сухого камыша. Ноги очень скоро промокли. Вокруг — только шелест тростника да редкие крики болотных птиц. Комары и какая-то мелкая мошкара тут же облепили лицо, забивались в нос и уши. Я продрался сквозь стену шуршащего камыша, утопая по щиколотку в вязком иле, не без труда нашел наш шалаш. Сердце все еще колотилось после бешеного бега. Я сел, обхватив колени, уставившись в проём входа в наше убежище. Отсюда, сквозь редкие просветы в зелени, был виден лишь краешек мутной воды да противоположный берег протоки, такой же заросший. Город с его страхами и стрельбой казался далеким, почти нереальным, хотя я знал — он совсем рядом.
Что делать дальше? Сидеть здесь? Долго ли здесь просидишь? Конечно, сейчас лето, тепло, и можно ночевать прямо под открытым небом. Но мое «логово», как и другие укромные уголки плавней, было известно многим мальчишкам из Нижней колонии. Опять же, смогу ли я прокормить себя? Возможно, друзья догадаются притащить мне каких-нибудь продуктов, но не выследят ли меня, наблюдая за ними? Да и просто, рано или поздно кто-нибудь — охотники, рыбаки, сборщики камыша — обязательно сунутся сюда. А что сделает случайный встречный, увидев тут меня? Промолчит? Вряд ли. Времена нынче такие, что каждый сам за себя. Ведь за сведения о «пособнике красных» можно и милость у новой власти заслужить. Тот же Козлик — он ведь не единственный, кто меня недолюбливает или просто хочет выслужиться. Сдадут. Обязательно сдадут.
Нужно было что-то решать. Но какие у меня варианты? Бежать? Куда? Подросток, один, без гроша в кармане… Фигня. Поймают в первом же селе. Что тогда? Оставаться в городе, прятаться по чужим подвалам? Еще хуже. Город маленький, все на виду.
Вдруг за спиной тихонько хрустнула ветка. Я замер, весь обратившись в слух. Сквозь камыши кто-то осторожно пробирался ко мне. Я напрягся, готовый метнуться в воду, куда угодно.
— Леня… Ты здесь? — раздался знакомый девичий шепот. Лида!
Она вынырнула из зарослей, испуганная, растрепанная, с царапиной на щеке. В руках она держала небольшой, но увесистый узелок из серой холстины.
— Вот… Маманя твоя передала, — прошептала она, протягивая узелок. — Когда те… казаки ушли, она тебе собрала. Говорит, в плавнях ищи!
Я развязал узелок. Внутри лежал ломоть черного хлеба, несколько крепких луковиц и добрый кусок сала. Отлично!
— Спасибо, Лида… А что там… в городе? Они ушли?
Она кивнула, все еще озираясь по сторонам.
— Ушли, но тебя ищут, Леня. Ходили по соседям, спрашивали. Тот… полячонок этот… Козлик… он с ними был, показывал. Такого про тебя наговорил! Его послушать — ты прям первый большевик после Троцкого!
— Этот наговорит! — мрачно кивнул я, прикидывая в уме, чем все этом не выльется. Похоже, опасность не миновала, и влип я по-крупному. — Лид, ты можешь… Можешь Костику Грушевому шепнуть, что я здесь. Пусть как сможет, прибежит. Только осторожно!
— Скажу, — кивнула она серьезно. — Ты осторожнее тут! И как только не боишься один тут оставаться!
— Да я привычный! — неуклюже ответил я на скрытую похвалу.
Лида так же тихо исчезла в камышах, как и появилась. Я остался один, с узелком еды и тяжелыми мыслями. Отломил кусок хлеба, откусил луковицу; сало пока трогать не стал, приберег.
Солнце уже садилось, плавни наполнялись вечерними тенями и новыми звуками.
Наступала ночь. Я смотрел в звёздное небо, прислушиваясь. Тишина давила на мозг, холодная сырость пробирала до костей. Воздух наполнился мириадами звуков: назойливым писком мошкары у самого уха, далеким кряканьем утки, плеском какой-то крупной рыбы в протоке, шелестом ветра в верхушках тростника. И страхом. Тяжелым, холодным страхом, который пробирал до костей.
Я почти не спал, ворочался на жестких корягах, вслушиваясь в ночные шорохи и думая о произошедшем.
Дурак ты, «Лёнька». Слишком уж резво взялся за дело! От горшка два вершка, а туда же — в политику. Вот и ховайся теперь по камышам! Умней надо быть, гибче, стараться не подставлять свою голову — она слишком ценна для будущего великого пролетарского государства! Будет тебе урок на будущее… если, конечно, мне удастся вывернуться сейчас!
Утром меня разбудил треск камыша. Это был Костик. Он вывалился из зарослей, тяжело дыша, лицо раскраснелось.
— Ленька! Живой! Слава богу! Ну ты дал… Лидка сказала…
Он плюхнулся рядом со мной на коряги.
— Что делать будешь? Козлик этот… он же не отстанет. Да и другие найдутся доброхоты.
— Не знаю, Костик, — признался я. — Сидеть здесь — гиблое дело. Надо что-то придумать. Может, найти кого-то из ихних… офицера какого… Чтобы заступился? Сказать, что Козлик врет из-за драки нашей… Что отец под принуждением работал…
— Офицера? — Костик задумался, потирая подбородок. — Рискованно. Кто тебя слушать станет? Опять же, где его взять?
Да, я и сам понимал, что в моем плане зияла дыра размером со Среднерусскую равнину. Действительно, где взять лояльного офицера? Мы люди простые, таких знакомств отродясь не водили. Наши друзья и знакомые — то же самое; нет ни одного, что даже близко соприкасался бы с офицерской средой. А идти просто так, «на шарап» — это только портить все дело.
— Постой! — вдруг воскликнул Коська. — А помнишь тех… ну, детей еврейских, Наума и Дору? Которых ты от григорьевцев прятал?
— Помню, конечно. А при чем тут они?
— Так я ж тогда бегал к главе их общины, просил помочь, помнишь? Он потом тебя благодарил еще. А детей этих потом усыновили Гинзбурги. Помнишь? Ювелиры которые. Богатые люди, уважаемые. Большевики их, конечно, здорово раскулачили, провели экспроприацию, а потом и григорьевцы добавили, но знакомства-то у них остались! Может, к ним обратиться? Пусть они слово замолвят, в благодарность за тех детей!