Ленька-гимназист
Шрифт:
— Стой! — рявкнул он уже не мне, а машинисту и еще какому-то человеку в красноармейской фуражке, начальнику этого импровизированного состава, товарищу Бойко. — Стой, говорю! Путь разбит! Лёнька говорит, снаряд угодил!
Бойко и еще несколько рабочих выскочили из цеха наружу. Через полминуты они вернулись, ругаясь на чём свет стоит.
— Ломы! Кувалды! Запасной рельс тащи сюда! Живо!
Началась лихорадочная работа. Несколько человек с ломами и кувалдами кинулись к искореженному пути, другие побежали куда-то вглубь территории за запасным рельсом. К счастью, рельсов на заводе было — завались, ведь он и производил их. Красные многое вывезли
Отец снова повернулся ко мне. В глазах его уже не было гнева, только усталость и страх за меня.
— Ленька, беги домой! Слышишь? Немедленно! Здесь тебе не место! Беги в погреб! Слышишь, как кроют?
Действительно, артиллерия белых не унималась, снаряды продолжали ложиться где-то рядом, земля вздрагивала, осколки со свистом проносились над головой. Выглянув из ворот, я понял, что бежать сейчас — чистое самоубийство. Белые подошли совсем близко, их снаряды плотно ложились по заводской территории. Всё чаще в небе расцветали грязно-серые кляксы — то ли шрапнель, то ли выстрелы «на рикошете». Нет, чесать сейчас домой— это верная смерть от шального осколка. Если поезд не уйдет, если эти бронеплатформы, последняя надежда красных здесь, не вступят в бой, то и добежать до дома я могу не успеть. Белые ворвутся на завод раньше.
И я остался. Решил, что безопаснее будет здесь, под прикрытием цеха, помогая, чем могу. Я подбежал к рабочим, которые уже выламывали разбитый рельс. Рядом зияла воронка.
— Чем помочь? — крикнул я одному из них, коренастому мужику с чумазым лицом.
— Землю таскай! Вон оттуда! — махнул он рукой на кучу песка и земли неподалеку. — Яму засыпать надо под шпалы!
И я принялся таскать. Руками, понятное дело, много земли не натаскаешь, поэтому я старался приволочь предметы покрупнее — обрезки труб, стальные болванки, обломки кирпича. Руки дрожали, ноги подкашивались от страха и усталости, пот заливал глаза, но я таскал и таскал. Рядом кряхтели мужики, выворачивая ломами искореженный металл. Потом притащили новый рельс — тяжелый, неподъемный на вид. Кое-как, общими усилиями, под крики и ругань, его уложили на место, стали подбивать шпалы, крепить костылями. И все это — под непрекращающийся свист и грохот.
Наконец, начальник состава махнул рукой машинисту.
— Готово! Помалу давай! Потихоньку!
«Щука» натужно пыхнула, дернула, состав издал характерный железнодорожный грохот соударяемых буферов. Платформы медленно, со скрежетом, наползли на свежий, только что уложенный кусок пути. Прошли опасное место… Пошли!
— Прыгай сюда, малец! — крикнул мне товарищ Бойко, протягивая руку с платформы. — В броневагоне выедешь отсюда!
Я не заставил себя уговаривать. Бойко, вцепившись в мою ладонь своей железной лапищей, втащил меня на ступеньки состава.
Внутри броневагона было темно, пахло машинным маслом и махорочным дымом. Среди каких-то запасных частей тут и там вспыхивали от затяжек и гасли огоньки самокруток, сидели красноармейцы и заводские рабочие, также как я покидавшие обстреливаемую зону. В широкие борта то и дело гулко ударяли осколки и выброшенные взрывами камни.
— Не бойся, пацан, — заметив меня, произнёс один из работяг. — Батька твой добре бронирование сробыл, снаряд не пробьёт!
Дома все были на пределе. Мать с белым лицом металась от окна к люку подпола. Вера тихо плакала в углу, Яшка притих и только шмыгал носом. Бой еще шел где-то вдалеке, но уже не так яростно. Чем все кончится — было
Отец пришел поздно ночью. Измотанный, черный от копоти и усталости, мрачный как никогда. Молча пройдя в комнату, сел на лавку, уронив тяжелую голову на руки. На меня даже не посмотрел. Мать подошла к нему, положила руку на плечо.
— Ну что, Илья Яковлевич? Что там?
Отец поднял на нее тяжелый, пустой взгляд и безнадежно махнул рукой.
— Ушли… Красные ушли. Оставили город.
Его слова повисли в давящей тишине комнаты. Только ходики на стене продолжали громко и равнодушно тикать, отмеряя время нашей новой, пугающей неизвестности. Что теперь будет? Что будет с нами?
Этой ночью никто не спал. Где-то в пригородах еще бухали выстрелы. Мать тихо плакала, отец сидел на кухне, глядя в темное окно невидящим взглядом, изредка тяжело вздыхая. Мы с Верой и Яшкой лежали в кроватях, притворяясь спящими, но кажется, не спали и они. Каждый скрип, каждый шорох за окном заставлял вздрагивать.
А потом, уже под утро, когда небо на востоке только-только начало сереть, послышался далекий, но отчетливый конский топот. Сначала где-то на окраине, потом все ближе,. Топот множества копыт, уверенный и мерный. Это на рысях въезжали в Каменское новые хозяева — казаки генерала Шкуро.
С рассветом началось то, чего все боялись. По улицам разъехались патрули. Но это были не те патрули, что ищут врагов. Эти искали добычу. По трое-четверо казаков, развязных, с нагайками в руках, заходили во дворы, в дома. Ни с кем не церемонились. Лошадям нужен овес, им самим — харчи, самогон, — всё, что подвернется под руку. Заходили в дома, как к себе. Указывали нагайкой: «А ну, хозяйка, неси сало! Курей давай!» Если кто пытался возражать, робко лепетать, что нет ничего, что последнее — взмах нагайки или угрожающий блеск вынутой из ножен шашки быстро отбивали охоту спорить. И на городок опустился страх.
Мы сидели в доме тише воды, ниже травы. Отец запер дверь на все засовы, занавесил окна плотнее. Мать шептала молитвы. Мы с Верой и Яшкой забились в самый дальний угол. Каждый стук в дверь, каждый громкий окрик на улице заставлял сердце замирать.
Ближе к обеду по улицам поехали другие группы, более деловитые, с целенаправленным видом. И рядом с казаками в папахах теперь можно было увидеть местных. Лавочники, разоренные при большевиках, с мстительным блеском в глазах, разные мутные личности, всегда готовые прислужиться любой власти, и прочие сочувствующие белому движению — все те, кто по любым причинам ненавидел красных.
Заслышав цокот копыт, я подкрался к окну, осторожно отодвинув край занавески. Мимо нашего дома как раз проезжал такой патруль. Сквозь крохотную щёлку разглядел темные фигуры всадников, медленно ехавших шагом. Папахи, бурки, пики, винтовки за спиной. Трое казаков на конях, а рядом, семеня пешком, несколько штатских. И среди них я увидел знакомую фигуру. Долговязый, вертлявый подросток с вечно бегающими глазками. Казимир Зданович. Козлик, мать его!
Он шел рядом с казачьим офицером, что-то возбужденно ему говорил, жестикулируя, указывая по сторонам. И тут он поднял руку и ткнул пальцем… прямо в сторону нашего дома! Я отчетливо видел его лицо, искаженное злорадной ухмылкой. Тот самый Козлик, которого я недавно побил. Польский националист, ненавидящий и русских, и большевиков. Он припомнил все. И отца-мастера, строившего бронеплатформы, и меня, якшавшегося с красным комендантом. Похоже, этот гад решил поквитаться со мною!