Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
Среди женщин началось волнение. Никто не мог толком понять, что именно требует эта суровая дама в больничном халате и пилотке с символами смерти. Матери обхватили детей и вместо исполнения команды старались отойти как можно дальше от колючего забора и прибывшей медицинской комиссии. Немцы равнодушно и презрительно глядели на сбившихся в кучу женщин и ребятишек, лениво переговариваясь в полголоса.
– Echte Vieh. Eine Herde stumpfer Ziegge! [90] – возмутилась дама небольшого роста с миниатюрными ножками в модных туфельках. Она постоянно бросала взгляд на сухопарого офицера, сопровождавшего их комиссию. Тот, ловя ее взгляд,
90
Настоящие скоты. Стадо тупых коз! (нем.)
– Да, дорогая, вы абсолютно правы. Как прав и наш мудрый министр Йозеф Гебельс. Именно он отметил это стремление восточных народов к стадному поведению. Смотрите, как они сбиваются в кучу! Ха-ха! Ну настоящие овцы, увидавшие волков. Действительно тупы, как козы! Ха-ха-ха. Им всегда будет нужен пастух, – насмехался немец.
– Господин лагерфюрер, прошу не забывать, что мы здесь не для того, чтобы изучать стадные инстинкты этих людей. Мы здесь для того, чтобы провести осмотр и выбраковать мусор. Давайте приступать! Нам дано два часа на полный осмотр этих тупых баб с их ублюдками, – сурово отреагировала та, что делала объявление на русском языке о необходимости раздеться.
– Зачем тратить целых два часа? Я бы их расстрелял за пять, нет, даже за две минуты. Экономия! Ведь их придется еще и кормить. Если Красный Крест и эти блаженные самаритяне перестанут носить еду, я их точно не прокормлю. Кстати, когда же планируется их перевозка дальше? – рассуждая, осведомился лагерфюрер.
– Герр гауптштурмфюрер, как бы вам ни хотелось их уничтожить, будьте любезны сохранить этих людей для той миссии, которую им предстоит исполнить! – отрезала дама в пенсне. Оглядев костлявую фигуру вытянувшегося начальника лагеря, она добавила: – Если осмотр пройдет штатно, то завтра сможете отправить их на ту сторону и уже там погрузить в спецсоставы. По моим данным, сегодня к вечеру наши немецкие поезда будут поданы. Завтра же прибудет уполномоченный по пересылке «рабочей силы» и отдаст все необходимые распоряжения по этим баранам или козам, как вам будет угодно их называть. Им предстоит еще долгий путь до Франкфурта, где их заждались на бирже. Я слыхала, что там уже волнуются в ожидании свежих поставок. Так что давайте не тратить время попусту и скорее проведем этот осмотр. Поверьте, мне он тоже не доставляет никакого удовольствия.
Она развернулась к перепуганным и жмущимся друг другу людям и вновь, но уже резче и громче выкрикнула:
– Ахтунг! Внимание! Слушать внимательно! Приказываю! Раздевайтесь сейчас! Снимайте всё! Одежда будет менять! Эта стирать и менять! Понимайт? Бистро! Шнелл!
Она кивнула двум полицаям из числа гражданских, присягнувших «новой власти», стоявшим неподалеку и глазевшим с нетерпением на обещанное представление, когда несколько сот женщин нагими будут проходить осмотр. Те сразу же подбежали к ней:
– Фрау доктор, чего изволите?
– Собирайт вся одежда и отправляйт на вода. Вашен. Стирайка. Ферштейн? – брезгливо и сердито скомандовала «фрау доктор».
– Так точно! Яволь! – хором отрапортовали полицаи.
В этом пересылочном лагере им приходилось выполнять и такую функцию. Хотя, как правило, они, получив приказ, тут же перекладывали его исполнение на самих заключенных, выбрав из них нескольких крепких женщин. Вот и сейчас они суетливо бегали вдоль изгороди, высматривая тех, что покрепче и покрупнее. Конечно же они увидели Люську-Людмилу, которая уже зарекомендовала себя дисциплинированной исполнительницей,
– Эй, ты! А ну иди сюда! Будешь ответственной за сбор и стирку тряпок. Скажи, чтоб эти курицы скорее скидывали одежду и подходили к фрау доктору.
– Чо скуксились, девки?! – загоготал второй полицай. – Не боись! Глубоко не полезут. Гы-гы-гы!
– Ну давай, давай, подгоняй этих лахудр. А не то начнем свинцом их ускорять. Ты ж опытная, Людка, сама знаешь, – объяснял уже знакомый Люсе надсмотрщик.
– Да знаю. Видала, как вы третьего дня изгалялись, нелюди, – огрызнулась Люська, но при этом уже встала и подталкивала баб вперед к ограде, за которой нетерпеливо постукивала «волшебной палочкой» старшая врачиха в пенсне.
– Ой, бабоньки, это ж срам какой?! – воскликнула мама Галины, взявшая опеку кроме дочери и над оставшейся сиротой Настей Бацуевой. Она указала на продолжавших бесстыдно глазеть полицаев, ожидавших трагического представления.
Женщинам приходилось подчиняться, несмотря на унижение, обиду, боль и присутствие посторонних мужиков.
– Да, пропадите ж вы пропадом! – возмущенно выкрикнул кто-то.
И одна за другой женщины стали снимать одежду. Дети пока ошеломленно смотрели на своих раздевающихся матерей. Наконец пришла и их очередь, так как немецкая комиссия не успокаивалась и продолжала отдавать указания:
– Киндер тоже! Раздевайт! Полностью! Аллес!
Постепенно еще несколько минут назад разнообразно и пестро одетая толпа людей превратилась в нагую копошащуюся людскую массу. Женщины с детьми потянулись ручейками к забору, сквозь который, ловко орудуя теми самыми «волшебными палочками», медики-эсэсовцы тыкали женщин в различные места, не стесняясь указывать:
– Раздвигай! Показать! Повернуть! Рот открыть! Закрыть! Отойти! Следующая! Раздвигай…
Вслед за женщинами пошли и дети. Девочки, потупив глаза и краснея, не смели взглянуть на мальчиков и даже друг на друга. Унизительная процедура длилась целый час, а может, и дольше. Каждому осмотренному ставился чернильный штамп на руку. Без такого штампа в последующем не выдавали личный номер и новые документы. Бюрократический конвейер работал исправно. После получения метки надо было идти в душевую, а после помывки получать номер с жетоном на шею и новую одежду.
Уже большинство пленников прошли через осмотр и получили свои чернильные метки, а Акулина продолжала оставаться на месте, пытаясь хоть как-то привести в чувство сына, которого успела быстро раздеть, чтоб он не выделялся среди голых узников. Лёнька пытался под уговоры матери открыть глаза и даже подняться, но, видимо, от сильного удара дубинкой он получил сотрясение мозга, так что не мог встать. Голова гудела, как чугунный рельс, в который бьют при пожаре и чей звон и гул разносятся по всей округе. Мальчишку мутило и тошнило, ссадина болезненно ныла, мысли путались и скакали, как белки весной в поисках пропитания. Он с большим трудом разлепил запекшиеся губы:
– Ма-а-а…
– Ой, сыночка. Очнись. Очнись! Надо встать и подойти к забору. Там осмотрят и отпустят, – торопливо объясняла мать.
– К забору… отпустят… А? А почему… ты голая? Почему я? Почему все голые? Ма-а-ам!!! – закричал от неожиданности, оглядев всех и себя, Лёнька. От этой шокирующей новости он встрепенулся и, казалось, пришел в себя. Но тут же вновь обмяк и закрыл глаза. Сознание вновь ускользало от раненого мальчика.
– Люда! Люська! Помоги мне. Прошу тебя! – взмолилась мать, увидав мелькнувшую впереди Людку-Люську, которая распределяла подходивших к забору баб и ребятишек. Она ловко руководила этими людскими потоками, хотя сама тоже стояла абсолютно нагая, не стесняясь выпучивших глаза полицаев и постепенно прибившихся к ним нескольких усташей.