Лёнька. Украденное детство
Шрифт:
Людмила услыхала голос новой знакомой и, качая головой, подошла к ней:
– Ай, нехорошо, очень нехорошо. Надо идти на осмотр. Оставь его! Сама подойди. Давай-давай!
Акулина положила сына на брошенные вещи и прикрыла сверху какой-то рубахой. Все пожитки люди побросали там же, где сидели, так как им объявили, что вещи будут выданы заново после осмотра и помывки. Действительно, невдалеке от их загона на территории лагеря виднелось что-то типа летней душевой с подвешенными и разветвленными водопроводными трубами на сотню человек. Голых женщин и детей после осмотра и штамповки прогоняли в душевую. Акулина подошла к забору и выполнила все приказы осматривающей низкорослой немки-врача. Та удовлетворенно кивнула, а затем воскликнула:
– Гуд! Отходи! Эй, а твой сын? Киндер? Где киндер?
Оказалось, эти внимательные
– Эй! Мужики! А ну смотри на то, чего не видали никогда!
И она, крупная, рыхлая, белотелая, вдруг подпрыгнула и сделала колесо. Да так ловко, что даже немки удивленно зацокали языком:
– Оу! Фантастиш!
А стоявшие поодаль полицаи от увиденного кульбита голой Людки восхищенно засвистели и заулюлюкали. Люськин фокус помог Акулине быстро отскочить назад и, прижав к себе сына, пронести его вперед, смешавшись с толпой уже отмеченных женщин, бредущих на помывку, пересчет и одевание. Правда, у него не было отметки, но мать, не растерявшись, быстро приложила свою чернильную метку к его руке и размазала. Получилось вроде как смазанный значок. «В любом случае при помывке чернила могли поплыть», – подумала мать и решила в случае чего так и объяснять. Сзади их догнала Люська:
– Молодец! Сообразила, значит, выживешь. Погляди-ка, вон как меня провожают аплодисментами. Хе-хе-хе!
Ей вслед действительно неслись свист, окрики и пошлые шутки полицаев и надзирателей-хорватов, которых во время осмотра не допускали к заключенным, так как немцы считали это именно своей важной задачей – обследование будущих рабов «Великой Германии». К хорватам-охранникам и надсмотрщикам у них было весьма прохладное и даже надменно-презрительное отношение. Все они, по мнению главных теоретиков Третьего рейха, тоже относились к категории «унтерменшей», то есть «недочеловеков». Хотя им и разрешалось носить форму, свободно передвигаться, даже выполнять отдельные поручения немецкого командования, настоящие арийцы не могли позволить ставить их в один ряд с собой.
Лагерфюрер – гауптштурмфюрер СС, в подчинении которого находился батальон таких националистов-хорватов, отправлял этих «бульдогов» на самые грязные задания. В первые дни создания лагеря он натравил свору этих садистов на сбежавших из лагеря, в котором еще не было двойного забора и круглосуточной охраны, несчастных женщин, привезенных из захваченного после бомбежки поезда. Двенадцать женщин и семеро детей были растерзаны, растоптаны, разодраны и уничтожены озверелыми палачами. Глядя на них, создавалось ощущение, что они были сотворены, выведены и селекционированы где-то в мрачных глубинных подвалах преисподней специально для пыток, издевательств и расправ. Похожие друг на друга, как родные братья: с кряжистыми мощными торсами, короткими толстыми кряжистыми ногами, могучими кабаньими загривками и круглыми брылястыми морщинистыми башками, – они производили впечатление своры бойцовых собак, готовых растерзать любое живое существо. Их не останавливало даже то, что вместо оружия им выдавались деревянные дубинки, которыми они ловко управлялись, круша налево и направо черепа несчастных жертв безо всякого повода. Любимым развлечением их было бросать в землянки, набитые плененными людьми, ручные гранаты. Малейший шум, детский плач, громкие рыдания или причитания несчастных жертв – все это было достаточным поводом для изощренных садистских убийств. После нескольких таких экзекуций и расправ, когда число убитых стало исчисляться десятками, начальник лагеря вызвал старших каждой бригады и зачитал им приказ о полном запрете убийств в лагере.
– Основное предназначение нашего учреждения – подготовить этих недочеловеков к отправке в Германию. Они уже прошли фильтрацию и отбор. Теперь только медосмотры, распределение по профессиям и обучение элементарным навыкам общения и соблюдения порядка и правил.
Лагерфюрер нарочно употребил выражение «унтерменши», поскольку это определение впрямую касалось и отчитываемых им хорватов-усташей. При напоминании таким косвенным образом о месте этого рода надзирателей в арийской иерархии они дружно стиснули свои бульдожьи челюсти и насупились. Будь их воля, они бы тут же набросились на гауптштурмфюрера и разорвали его на мелкие клочки. Но лагерфюрер был им совсем не по зубам, а к тому же совершенно
Последней, переполнившей чашу терпения начальника, выходкой была «акция избиения младенцев». В лагерь была завезена партия маленьких детей до шести лет, которых планировали отправить в специальные экспериментальные медицинские лагеря для использования в качестве доноров. С ними вместе находились несколько матерей. В тяжелых условиях после мучений в дороге и нескольких сборно-фильтрационных лагерей многие малыши плакали и кричали от голода и боли. Ночью, когда дежурная смена усташей патрулировала зону с младенцами, они попросту стали бросать гранаты в те места, откуда доносился детский плач. Ночь превратилась в кошмарную кровавую баню, в которой охранники-садисты уничтожили несколько десятков детей. Весь следующий день женщины, падая в обморок и рыдая, собирали разорванных в клочья детей и хоронили во рву за забором лагеря.
С этого момента лагерфюрер запретил вносить на территорию лагеря гранаты и любую взрывчатку. Однако изобретательные палачи, формально выполнив запрет начальника, установили два пулемета на уровне метра от земли в каждом из двух секторов, где содержались матери с детьми, готовящиеся к отправке на работу в Германию. Дежурный охранник в течение ночи каждые полчаса давал очередь трассирующими пулями над головами заключенных. И если кто-то в этот момент случайно вставал на ноги, то получал пулю в грудь, живот или голову. Таким образом охранники добились того, чтобы в ночное время все лежали пластом на грязной земле, боясь хотя бы привстать и даже поднять голову.
Сегодня благодаря осмотру и вмешательству самого начальника лагеря, а главное, природной смекалке новой знакомой Люськи-хохотушки, отвлекшей немцев и весь сброд надзирателей и охранников своими невероятными кульбитами, никто не погиб и не был отправлен «за забор» в огромный братский ров.
– Ты где ж так научилась скакать-то? – спросила Акулина, наконец приняв холодный душ и ополоснув сына, который постепенно приходил в сознание и уже сам сидел на лавке, ошалело глядя вокруг, где толпились обнаженные женщины и дети в ожидании своей дальнейшей участи.
– Где-где? В Караганде! Я, чтоб ты знала, цирковое закончила. Во как! Вот и пригодилась наука. Три курса акробатики и гимнастики. Кто б знал из моих, что Люська будет перед фашистскими тварями такие пируэты выписывать… Э-эх! Ладно, главное, пацаненка твоего уберегли, – ответила с горьким смешком Людмила и кивнула Лёньке: – Эй, ты! Герой! Давай уже приходи в себя, дружок. Не то худо нам всем будет. Ты глаза не прячь. Теперь это не стыдно. Мы все теперь одинаковые, как мама родила. Голыми приходим в мир этот – так без штанов и уходим. Мы ж все здесь, почитай, смертнички. Вон эти красномордые так и ждут повода, чтоб всех нас укокошить. Может, оно и лучше так… Я б хоть к Андрюшке своему вернулась… Ну, сынок, давай-ка очнись и соберись. Ты ж мужик! Ты теперь и мне заместо моего сына. Я вон за тебя перед этими ублюдками кувыркалась. Так что уж не подведи, парень. – Она погладила мокрую лохматую голову Лёньки и отошла в сторону. Надо было выяснить, где и как получить новую одежду для заключенных.
Душ, брызгающий из пробитых в проведенных над головами людей водопроводных труб, был холодный, слабый и ржавый. Но даже такая вода оказала самое благотворное влияние на замученных истерзанных узников распределительно-переселенческого лагеря. Помывшись кое-как, женщины и дети толпились у выхода из этого странного сооружения в ожидании дальнейших приказов. Они не принадлежали себе и безропотно подчинялись командам лагерных начальников.
Со скрипом отворилась дверь «помывочной», и на пороге возникли те же «медицинские работники». Позади них на специально расставленных столах высились стопки серой материи, сложенной в виде квадратных тюков. У каждой стопки стояли усташи с устрашающими мордами и хищно пожирали своими глазками подходивших за одеждой женщин. Всем выдавали одинаковые рабочие костюмы из грубого серого хлопчатобумажного материала. Детям выдавали такие же серые рубахи и штаны, не делая различий между девочками и мальчиками. Размеры никто не спрашивал, и женщины, хватая эти тряпки для себя и детей, тут же их примеряли. Если одежда не подходила по размеру, искали, с кем можно было бы совершить обмен.