Ленни Голд в поисках самого себя. Агни
Шрифт:
Моя душа не знала, на что решиться. То ли оставить это бренное тело и распрощаться с жизнью, то ли расстаться с любимыми, но мертвыми родными до неизвестно, когда наступящей смерти. Что-то держало меня в теле и не давало умереть. В таком состоянии прошло несколько дней. Без сна и без бодрствования. Между двумя мирами. Без боли и страданий израненного тела, но с терзаниями оскверненной души.
Я почти не дышала, пульс не прощупывался. Узнавали, что я жива, только с помощью зеркала. Но в моей голове не переставало пульсировать в такт сердцебиению все те же слова: «Матерь божья, Матерь божья…»
В один из таких дней моя душа
А потом… потом оттуда появилась женщина, сияющая таким светом, что затмила свет свечей, но при этом не обжигающая. От нее веяло не жаром, а прохладой.
Она откинула покрывало, которым прикрыли мое тело, и легко прикасаясь к коже, провела рукой от ног до головы, вбирая в себя боль переломанных ребер, разорванных органов, ран на теле. Коснулась моих пересохших, потрескавшихся губ, и я словно воды напилась. Притронулась ко лбу и поглотила пальцами всю злость, обиду, горесть и боль непрощения, наполнила голову ясностью и покоем безмыслия. Положила руку на голову моей души и с легким нажимом вернула ее обратно в тело.
Когда душа, успокоенная и очищенная, вошла в меня полностью, я в первый раз за время бессознательного состояния глубоко и безболезненно вздохнула, широко открыла глаза, боясь, что больше не увижу ту, которую чувствовала, как мать.
И она не исчезла. Она стояла недалеко от меня, и я видела, как она обратила свой взор на души вокруг. Почти все они склонились перед ней на колени. О, и я бы это сделала, если бы могла. Они по одному входили в центр огненного круга, подходили к ней и припадали лбами к ее стопам. Она клала руку им на голову, и они исчезали радостно благодарные в эйфории от лицезрения бога-матери.
Но были и такие, кто отказывался ей поклониться. Они становились черными, злыми духами и исчезали, боясь быть растворенными в благодати.
Потом она подняла меня, усадив на некое подобие постели, но не дала встать. Протянула руку к одной свече, и огонек поплыл к ней, потом это повторилось со второй, третьей, со всеми. Так она собрала свет со всех свечей и лампад в один большой огненный шар, повернулась ко мне и вложила его мне в руки.
Я успела испугаться, но он не обжег меня, и мое внимание опять сосредоточилось на той, кого я называла Матерью божьей. Она, чуть улыбаясь, погладила меня по голове и вошла в иконку, заставив ее сиять даже после исчезновения.
А шар поластился о мои руки как ласковый котенок, на нем проявилось лицо. Изо рта вырывались по очереди три пламенных язычка, облизывая весело свои улыбающиеся губы и мои руки. Один из них показал на себя, и я услышала:
– Агни.
Второй вытянулся в мою сторону:
– Агнес. Агни. Агнес. Можешь звать меня, когда захочешь. Ты получила на это благословение. А теперь брось меня.
Что я и сделала. Сначала вверх. Он вернулся ко мне в руки. Я кинула вниз, он поскакал, как мяч, рассыпая искры. Запрыгнул на свечу у самого образа и перебросился на остальные свечи, вновь разжигая их, становясь все меньше и меньше, пока не исчез совсем, запылав на последней.
Вслед за этим я резко пошла на поправку. Но первое, что я сделала, как только смогла шевелить руками, так это дорисовала икону, на которую молилась. Стиль, конечно же, был чисто цыганский, но золото, наверное, в этой иконе было самое верное. Потом я всегда чувствовала от нее жар
Я начала есть, пить, пыталась говорить и даже вставать. Каждый раз, засыпая, я просила огонь прийти ко мне, и он всегда отзывался то теплом во мне, то более ярким светом. Так я начала учиться управлять огнем. А способность видеть души умерших людей во мне осталась. Но я научилась их видеть не все время, а по своему желанию. Они не могут входить в меня и управлять мной, как делают это с обыкновенными людьми и медиумами. Сейчас они всегда знают, что я их вижу, иногда боятся, иногда даже внимания не обращают, иногда, как будто ждут моего появления для того, чтобы просто раствориться и начать новую жизнь в новом физическом теле, а не в том, где уже есть своя душа. Быть Агнес, а не Эсминой, так меня звали до, в прямом смысле, второго рождения, оказалось гораздо интересней.
Я стала свободной, сильной и неуязвимой, сразу почувствовала себя моложе, наверное, и выглядеть стала получше, а в обращении с людьми вольна на язык и часто очень цинична. Хотя вот сквернословить я так и не научилась. Пыталась пару раз, но ангел мне рот закрывал, благодаря ему я с тех пор ни одного матерного слова и не произнесла, в отличие от своих товарок, легких на ругательства. Ему в угоду и себе на пользу приходилось заменять их… как бы это сказать… другими выражениями. Из-за острого словца меня стали сперва опасаться, потом бояться. А затем я начала замечать, что все, что говорю, сбывается. Даже мелочи. Пришлось заняться укрощением своего строптивого языка. Мой ангел опять мне помог. Так я научилась останавливать не только слова, но и мысли.
Чтобы заработать денег, мне нужно было быть знающей, смелой и находчивой. Я должна была уметь за себя постоять. Хранитель научил орудовать ножом и драться палкой. Из простой ветки, она стала моей настоящей боевой подругой. Не раз и не два меня выручала. Я дорожу ею как вещью, которая приносит мне удачу.
Я ушла в другую страну, где никто из сородичей не знал моей истории. Меня взял замуж цыган-вдовец. Один раз услышал, как я гадаю, потом увидел, что все сбылось с точностью до деталей, стал бояться. Любил меня. Но боялся больше, чем любил. Начал осторожничать. От этого заболел и тихо умер. И я ничего не могла сделать, я ж врачую тело, а не душу.
После него меня не раз сватали. Для цыган я была как медом помазана, да и не только для цыган, хотя мне было уже далеко за 30. Я осталась одна, потому что мой ангел каждый раз мне показывал, что это не тот мужчина, который мне нужен.
Я обходила всю Европу, где сама, где с приютившим меня табором. Больше не попрошайничала, а гадала, лечила да роды принимала. Брошенных детей и сирот, а таких всегда было много, отдавала бездетным цыганкам, зная, что о них позаботятся. А сама детей больше не хотела, хотя они меня любят.
Потом, дело было в Англии, один богатый цыган на радостях, что я вылечила его семью, от всего сердца подарил мне кибитку, вардо, со всем ее содержимым, которую сделал и оборудовал своими руками. С тех пор я кочую в ней, присоединяясь то к одному табору, то к другому. С конями поначалу была проблема. Но благодаря тому, что отец научил их лечить, исчезла и она. Мне их дарили, отдавали за бесценок, я их подбирала брошенными, выхаживала, продавала, появились деньги, появились клиенты, появилась известность среди цыган. Хотя женщин-лошадников среди цыган отродясь не было.