Леопарды Кафки
Шрифт:
По словам Ёси, задание было непростое, совсем непростое. Для начала надо сказать, что Мышонок никогда не выезжал из Черновицкого, а теперь предстояло отправиться куда-то в незнакомый заграничный город, где все чужое. С языком, скорее всего, проблем не будет: можно объясниться по-немецки, ведь он сносно на нем говорил, научился от отцовского друга (да это было совсем не трудно: идиш — диалект немецкого). Но вот сама поездка представляла значительные трудности. Ведь шла война, в которой Англия, Франция и Россия противостояли Германии и Австро-Венгерской империи, в состав которой входила Богемия и ее столица Прага. На самом деле, тот, кто разрабатывал инструкцию, был в курсе ситуации, поэтому подробнейшим
Все в точности отвечало критериям революционной борьбы. Ведь не бывает революционной борьбы без риска. Мышонок был уверен, что речь идет о какой-то важной операции, возможно, об акте революционного террора… В общем, о деле, на котором можно проверить надежность кандидата на вступление в партию. Насилие, говорил Троцкий, — а Ёся постоянно повторял это за ним — полностью оправдано как форма самообороны рабочего класса. Мышонок был согласен. Теоретически. На практике он никогда не держал в руках огнестрельного оружия. Честно говоря, он даже не знал, как выглядит револьвер. Самым опасным предметом, с которым ему приходилось иметь дело, был хлебный нож (он им, кстати, раза два-три порезался).
В дверь постучали. Мать звала его ужинать. Не хочу, сказал Беньямин, я не голоден. Она настаивала: идем, сынок, поешь чего-нибудь, я знаю, что ты огорчен из-за Ёси, но питаться-то надо.
Она так его уговаривала, что Беньямин в конце концов вышел, сел за стол, но съесть так ничего и не съел: кусок не лез ему в горло. Отец, братья и сестры смотрели на него в тревоге, но ничего не говорили. В конце концов он встал из-за стола. Извините, но мне что-то нехорошо.
Он зашел в спальню, разделся, лег. Сна, разумеется, не было ни в одном глазу. Ехать или не ехать — вот в чем вопрос. Выполнить задание и при этом покинуть друга или пренебречь заданием, но остаться рядом с ним? Терзаемый сомнениями, он вспомнил одну историю, которую рассказывал ему отец, историю о диббуке, о душе покойника, которая никак не могла успокоиться из-за невыполненного при жизни обещания жениться. Вселившись в тело возлюбленной, ставшей женой другого, диббук отчаянно сопротивлялся попыткам изгнать его, крича Ich guei nicht arois, я не уйду. Мышонок всегда считал такие вещи глупостями, но сейчас почему-то рассказ никак не выходил у него из головы. Когда он наконец уснул, ему приснился очень тревожный сон. Снилось, что Ёся умер, и его дух вселился в него, в Мышонка. Одержимый этим диббуком, он носился по улицам местечка, но выкрикивал не еврейские проклятия, а коммунистический лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Проснулся он дрожа и плохо соображая. В другое время сон показался бы ему бессмыслицей, навеянной глупым еврейским суеверием, но теперь он видел в этом сне явное послание: на нем лежит долг перед Ёсей. И надо этот долг немедленно исполнить. Он встал, глянул на старые ходики: три часа ночи. Все спали: и отец с матерью, и братья, и сестры. Он тихо оделся, положил несколько смен белья в старый картонный семейный чемодан, взял сумку, положил в нее конверт с адресом писателя вместе со своим экземпляром «Манифеста», отворил дверь и вышел.
Стараясь не шуметь, он прошел по улочкам спящего местечка и вскоре оказался на дороге, ведущей к границе. Шел он быстро, но нос и уши занемели от холода. Вдруг в густом тумане вспыхнуло яркое пятно восходящего солнца, и зрелище это наполнило душу Беньямина безудержным ликованием. Будто рухнули все преграды, будто разом порвались связи с прошлым, исчезли парализующие страхи. Я сумел, кричал он, я выполню задание!
Но рано было радоваться. Путешествие только начиналось, долгое и утомительное путешествие. Крестьянин, спешивший на ярмарку в соседнее село, подвез его на подводе, но остальной путь предстояло проделать
Здесь он знал, что делать. Всякий житель Черновицкого знал. В случае чего, каждый готов был бежать из местечка и из страны. Всем было известно, что на реке лодочники за мзду нелегально перевозят беглецов на другой берег. В то тревожное время это стало делом обычным: евреи массово покидали Россию.
Мышонок брел по песчаному берегу, пока не увидел костер. Это и были перевозчики. Двое. Поджидали потенциальных эмигрантов. Неприятные, злобные с виду типы, чего, впрочем, и следовало ожидать. Мышонку, однако, выбирать не приходилось. Он глубоко вздохнул и, подойдя к ним, сказал, что ему надо на тот берег, спросил о цене. Лодочники переглянулись, и один из них назвал цену. Она оказалась немаленькой, но торговаться явно не стоило. Мышонок спросил, где лодка.
— Деньги вперед, — сказал тот, что собирался его везти.
Мышонок вытащил пачку денег из кармана и, под пристальным взглядом обоих лодочников, отсчитал банкноты и передал их перевозчику. Иди за мной, сказал тот. Они дошли до берега. Там в камышах была спрятана лодка. Беньямин не без труда влез в нее. Перевозчик сел на другое сиденье, взялся за весла и отчалил. Лодка двигалась сквозь туман, оба молчали. Лодочник не сводил глаз с Беньямина, тот нервничал и отводил взгляд.
Вдруг мужик бросил весла.
— Что случилось? — встревожился Беньямин.
— Как что? — нагло осклабился лодочник. — Мне уже и отдохнуть нельзя? Я, выходит, должен убиться на веслах, только потому, что ты мне заплатил?
— Но течение, — заметил Беньямин, в испуге глядя на реку, — течение сносит нас!
— И то, — лодочник зловеще усмехнулся. — Течение здесь сильное. Кто его знает, куда нас занесет… Может, в лагерь к царским солдатам? Кто его знает. Течение — вещь капризная.
Беньямин был на грани паники. Он не понимал, чего этот человек хочет от него, понятно только было, что ничего хорошего. Так и оказалось:
— Мы еще можем добраться до того берега. Знаешь, сколько осталось? Знаешь? Деньжат подбросишь, и все. Я продешевил, парень. Думаю, для восстановления сил понадобится еще несколько рублей. А? Что скажешь?
Только теперь Беньямин понял: это был шантаж. Для контрабандистов, перевозивших беглецов-евреев, — обычное дело. Теперь надо было немного поторговаться, чтобы минимизировать ущерб…
Но он торговаться не стал. Лютый гнев вспыхнул в его душе. Вот она, несправедливость, о которой говорил Ёся, вот оно, угнетение: сильный подчиняет слабого, эксплуатирует его, выжимает из него последние соки. Здравый смысл подсказывал ему, что не стоит связываться: в конце концов, он в буквальном смысле в руках перевозчика, но дело тут было не в здравом смысле, речь шла о сопротивлении, может, о революции? Да, речь шла о революции, маленькой, но революции, о его собственной революции, о его личной освободительной борьбе. Побледнев, он вскочил так, что лодка сильно качнулась:
— Греби!
— Ты это что, — начал было лодочник, удивленный неожиданной реакцией тощего парнишки. Беньямин, однако, не собирался вступать в переговоры, время переговоров прошло, наступил момент истины, игра в открытую, пора было брать власть:
— Греби, я тебе сказал! Греби!
— Погоди, — запротестовал лодочник, уже не так уверенно, — это ж моя лодка, что хочу, то и…
— Греби! Греби! Греби!
Мужик уже смотрел на него с явным испугом, как удивленно и радостно отметил про себя Беньямин. В его яростном взгляде, в его сжатых кулаках лодочник увидел вспышку праведного гнева, долго сдерживаемого праведного гнева. Это был гнев человека, которому нечего терять, кроме своих цепей. Гнев того, кто готов умереть. Или убить.