Леопарды Кафки
Шрифт:
— Кого?
— Не знаю, — сказал старик и добавил в шутку: — Разве что Фрейд мог бы что-нибудь растолковать. Он толкует сны, может, и это смог бы расшифровать: очень уж оно похоже на запись ночного кошмара.
Он засмеялся:
— Только вот Фрейд живет далеко, в Вене… Если серьезно, не представляю, кто бы мог вам помочь.
— Ну ладно, — вздохнул Мышонок. — Все равно спасибо вам за помощь.
Он протянул старику несколько монет.
— Нет, вы ничего мне не должны. Я просто хотел помочь.
Мышонок с благодарностью попрощался.
— Приходите еще, — сказал старик. — Только без этих головоломок.
Мышонок вернулся в гостиницу. Портье глянул на него насмешливо.
— Что-то ты выглядишь озабоченным. Похоже, не получилось у тебя уладить дела… — он нахмурился. — Не забудь: у тебя шесть дней.
Мышонок поднялся по лестнице, вошел в номер и запер за собой дверь. Он твердо решил не поддаваться унынию. В конце концов, несколько этапов уже пройдены: добрался до Праги, получил шифровку. Правда, у него не было кода, чтобы прочитать ее. Ничего, он сам вычислит код.
Он вытащил из чемодана тетрадку и карандаш и записал на идише текст так, как ему перевел его смотритель синагоги. Потом взял текст Кафки и сравнивал оба до тех пор, пока не убедился, что понимает каждое немецкое слово.
(А понимал ли? Трудно сказать. Путаный человек этот Кафка. Если бы можно было, Мышонок позвонил бы ему по телефону и пожаловался: «Не понимаю, что вы написали, товарищ Кафка. Извините, но совсем ничего не понимаю. Может быть, ваш текст — новое слово в литературе, слово, до которого большая часть читателей еще не доросла. Но позвольте спросить, товарищ Кафка, то, до чего публика не доросла, — это и есть революционное искусство? Возьмем меня. Я не интеллектуал, я простой человек, бедный еврей из местечка, верящий в революцию как в возможность изменить свою жизнь и жизнь своих близких. Разве я не имею права на то, чтобы мне что-то сказали, чтобы до меня донесли прогрессивные идеи? Мы, местечковые евреи — тоже люди, товарищ, нам тоже нужны книги. Займитесь самокритикой и подумайте в следующий раз о нас, прежде чем писать что-то вроде этих „Леопардов в храме“»).
Не потеряй он сумку, он приложил бы листок с ключом к Leoparden in Tempel и расшифровал послание. Отверстия на листке совпали бы с какими-то словами из текста Кафки. Вместе со словами, написанными на листке, эти слова составили бы правильный текст. Но что же делать, если ключа нет?
Можно для начала определить ключевые слова, слова, которые имели бы смысл при описании какого-то революционного задания. Глаголы явно не годятся: «врываются», например, ни о чем не говорит, не указывает никакого пути. Куда врываются? Когда? Как? Зачем? Мышонку нравилось слово, казалось таким дерзким, революционным, но приходилось признать, что само по себе оно не имело смысла. Ни прогрессивное «врываться», ни реакционное «повторяться» ни о чем конкретном не говорили. Лучше сосредоточиться на существительных, с прилагательными и без. В конце концов, все конкретное может быть названо.
После долгих раздумий он подчеркнул «леопарды», «храм», «жертвенные чаши» и «обряд».
Итак, леопарды.
Мышонок никогда не видел леопарда. Ни тигра, ни льва, ни пантеры — ни одного из этих грозных зверей. В местечке много говорили о волках, приезжие их боялись, но даже волка Мышонок не видел ни разу. Его представления о дикой природе ограничивались иллюстрациями в старой детской книжке на русском языке под названием «Путешествие по Африке». На одной картинке, которую он хорошо помнил, были изображены некоторые дикие представители семейства кошачьих. Но который из них был леопард? Понятно, не тот, что с гривой: тот, что с гривой, — лев. И не черный. Черный — это пантера.
Но определить внешний вид леопарда — не самое главное. Главное — понять, как леопарды могут оказаться целью некого действия во благо революции. У Мышонка на этот вопрос ответа не было. Надо было напасть на леопардов? Где? В зоопарке? А есть ли зоопарк в Праге? Да и зачем на них нападать? Что имел Троцкий против леопардов?
Может быть, речь шла о каком-то символическом действии. Леопард — дикий зверь. Капиталисты — настоящие звери, когда речь идет о наживе и об эксплуатации рабочего класса. Убийство леопарда в зоопарке могло показать капиталистам Праги, что их дни сочтены. Но, рассудил Мышонок, рабочие тоже борются, как звери, за свои права, когда объявляют забастовку. Как отличить звериную ярость одних от звериной ярости других? Надо оставить около мертвого леопарда записку, в которой бы говорилось, что животное умерщвлено, дабы служить примером власть имущим?
Но, может быть, речь не о настоящих леопардах? «Леопарды в храме» вполне могло быть кодовым названием — необычным названием, но разве необычное не есть революционное? — какой-нибудь пражской группы троцкистов, группы, которая должна была оказать ему поддержку при
Если считать, что леопарды — это революционеры, выявляется, кстати, и еще одна несообразность: последняя фраза. Нашествие кошачьих, утверждал Кафка, становилось предсказуемым. Может ли революционер вести себя предсказуемо? Разве неожиданность — не самое важное в революционной борьбе, ведь именно она и позволяет внезапным штурмом захватить оплот власти? Что ж, выходит, леопарды обюрократились — подчеркнем: как и сам Кафка в своем казенном учреждении? Набеги хищников стали привычными и превратились в часть ритуала. Означает ли это принятие буржуазных ценностей? Или в трактовке Кафки звери приходили к власти в составе коалиционного правительства? Вот разве что так… Хм, коалиция… Коалиция — опасная вещь, и это еще слабо сказано. Коалиционное правительство, учил Ёся, возможно только в том случае, если революционная партия ни на йоту не поступается своими принципами, да и тогда коалиция может иметь только временный, переходный характер и создаваться исключительно для противостояния слишком опасному врагу. Но как только атака сильного противника будет отбита, революционерам следует избавиться от временных попутчиков и даже, если понадобится, швырнуть их (в переносном или не совсем в переносном смысле) за борт повстанческого корабля.
Таким образом, эти леопарды — звери как минимум спорные. Как прийти к какому-либо выводу относительно их природы? Мышонок попытался подключить воображение, мысленно заставив их предстать перед Судом Народа, судом, где он был одновременно и обвинителем, и защитником, и судьей. Аргументы сталкивались с контраргументами в настоящем диалектическом поединке. Внезапно явилась истина, и он в роли судьи вынес приговор: текст Кафки обличает леопардов как жестоких грабителей, разрушителей традиционных ценностей. Что ж это за грабители? Буржуазия, разумеется. В «Манифесте» об этом сказано абсолютно четко: буржуазия разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения, она потопила священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности в ледяной воде эгоистического расчета (вроде того расчета, который привел к предсказуемости леопардов). Буржуазия в своем творчестве превзошла египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы — не говоря уж о прочих храмах. Для буржуазии нет ничего святого. Она весь мир лишила священного ореола. Одним словом, вывод таков: текст — метафора, основанная на «Коммунистическом манифесте», и Мышонку не следует искать группу под кодовым названием «Леопарды». Но и убивать настоящих леопардов не надо. Если хищники и должны были фигурировать в окончательном расшифрованном послании, то разве что в качестве некого ориентира. Ориентира для поиска чего? Это он узнает потом. А пока что можно перейти к следующему слову.
Храм. Тут он почувствовал более твердую почву под ногами. Любой храм, католический, протестантский, буддистский, иудейский — оплот религии. А религия — по словам Маркса — опиум для народа. Так что атака на храм имела смысл. Но почему на храм в Праге? Прага не такой крупный религиозный центр, как, скажем, Рим или Иерусалим. Возможно, среди церквей города есть какая-нибудь особо важная. Которая? И в чем ее значение? Это следовало выяснить. Как и значение жертвенных чаш, атрибута языческих храмов. Возможно, если речь идет о католическом храме, аналогом этих чаш могут быть чаши, используемые во время службы. Мышонок знал, что эти золотые и серебряные чаши, украшенные драгоценными камнями, стоят огромных денег — денег, необходимых для революционной борьбы. Состояло ли задание в экспроприации (если речь идет о революции, термин «кража» не подходит) этих чаш? Не исключено. Символический жест и вместе с тем материальный выигрыш. Смысл в этом был.