Лермонтов
Шрифт:
Николай Васильевич Сушков с Лермонтовым был знаком и, судя по «Запискам» его племянницы, даже присутствовал при визитах Михаила Юрьевича в петербургский дом опекавшей Катеньку тетки. Знаком был поэт и с другим ее дядюшкой, рано овдовевшим отцом Додо. В 1830 году тот был сильно «заинтересован» Сашенькой Верещагиной и на правах соискателя руки был принят в этом семействе. Словом, если и не от самой Екатерины Александровны, так от ее дядек до Лермонтова не могла не дойти наделавшая в свое время много шума история старшего из братьев ее отца – Михаила, одаренного семнадцатилетнего юноши, поэта и прозаика, автора романа «Российский Вертер», покончившего с собой в 1792 году. Эта история не могла не заинтересовать Лермонтова уже по одному тому, что имела прямое касательство к загадочному событию, о котором Лермонтов пишет в предисловии к «Странному человеку»: «Я решился изложить драматически происшествие истинное, которое долго беспокоило меня и всю жизнь, может быть, занимать не перестанет».
И в ссоре бабушки с отцом, и в ранней смерти матери при всей драматичности этих событий ничего таинственного не было. Таинственным было самоубийство деда. Оно беспокоило Лермонтова тем сильнее, что говорить с бабушкой
Но еще больше похожи предсмертные монологи Юрия Волина на стихи и прозу Михаила Сушкова, [26] а главное – на его предсмертную записку.
В.М.Жирмунский, подробно изложивший перипетии этого события в своей книге «Гете и русская литература» (1982), откликов современников на перечисленные издания не приводит; скорее всего их и не было, а вот реакция на поступок, а главное, на завещание «урода Сушкова, облобызавшего Иудину участь», богопротивное, отрицающее «традиционную церковную религиозность», была бурной. «По этому поводу Н.Н.Бантыш-Каменский писал князю А.Б.Куракину: “…Злодейство в совершенстве. Пример сей да послужит всем отвергающим веру и начальство… Прочтите его письмо: сколько тут ругательств Творцу! Сколько тут надменности и тщеславия о себе! Такова большая часть нашей молодежи, пылких умами и не ведущих ни закону, ни веры своей”».
26
Российский Вертер. Полусправедливая повесть, оригинальное сочинение М.С.<ушкова>, молодого чувствительного человека, несчастным образом прекратившего свою жизнь. СПб., 1801; Память брату или собрание сочинений и переводов Михайлы Сушкова, найденные после его смерти. М., 1803.
Приводит Жирмунский и предисловие издателя к «Российскому Вертеру». Приведу его и я, так как, на мой взгляд, оно имеет отношение и к нашему сюжету – разгадыванию истинного смысла лермонтовского предисловия к «Странному человеку»:
«При издании сих писем (как и роман Гете, «Российский Вертер» – роман в письмах. – А.М.) мое намерение состоит в том, чтоб представить глазам общества странного молодого человека, описывающего с непонятным для меня хладнокровием собственный характер, почти все обстоятельства своей жизни и наконец смерти! Всякий, читая строки сии, сочтет их вымыслом самого автора; но увы… уже более осьми лет он обратился в прах, окончив добровольно жизнь свою на 17-м году от рождения и точно таким же образом, как он описал конец мнимого Вертера. Многие знают сию несчастную историю, но я не желаю напоминать имя его, боясь раскрыть тем раны его семейства». (Курсив мой. – А.М.)
Члены семейства рассудили иначе: собрали стихи, переводы, письма Михаила и издали уже не инкогнито…
Историю самоубийства старшего сына симбирского губернатора Лермонтов мог узнать не только от Катеньки Сушковой и ее дядюшек, но и от своих родственников. Аркадий Столыпин вскоре после самоубийства Михайлы Сушкова, в 1795 году, в том же самом возрасте – 17 лет от рождения! – опубликовал в журнале «Приятное и полезное препровождение времени» отрывок из перелицованных им на российский манер «Страданий юного Вертера» («Отчаянная любовь. Отрывок»).
Михаил Юрьевич мог услышать эту историю и зимой 1830 года, когда ездил с Елизаветой Алексеевной в Саратов на свадьбу Афанасия Алексеевича, от многочисленных гостей жениха и невесты, в том числе и свойственников и знакомых из соседней Симбирской губернии. О поездках поэта в Симбирск и «Лермонтовская энциклопедия», и составленная В.Мануйловым «Летопись жизни и творчества М.Ю.Лермонтова» не говорят ничего, ибо никаких документальных следов на сей счет пока не обнаружено. Однако поэма «Сашка» свидетельствует: Михаил Юрьевич там бывал, и не только проездом. Больше того, судя по расположению описанного в поэме симбирского дома отца Сашки, он поразительно похож на губернаторский. Строфы эти столь выразительно точны и при этом почему-то так редко цитируются, что не откажу себе в удовольствии напомнить их читателям:
Иван Ильич имел в Симбирске домНа самой на горе, против собора.При мне давно никто уж не жил в нем,И он дряхлел, заброшен без надзора,Как инвалид с Георгьевским крестом.Но некогда, с кудрявыми главами,Вдоль стен колонны высились рядами.Прозрачною решеткой окружен,Как клетка, между них висел балкон,И над дверьми стеклянными в порядкеВиднелися гардин прозрачных складки.Внутри все было пышно; на столахПестрели разноцветные клеенки,И люстры отражались в зеркалах,Как звезды в луже; моськи и болонкиВстречали шумно каждого в дверях,Одна другой несноснее, а далеЗеленый попугай, порхая в зале,Кричал бесстыдно: «Кто пришел?.. Дурак!»А гость с улыбкой думал: «Как не так!»И, ласково хозяйкой принимаем,Чрез пять минут мирилсяСловом, Лермонтов, как и его сверстник Михаил Васильевич Сушков сорок лет тому назад, поставил себе цель: изобразить русского Вертера, но не в прозе, а драматически. Да, по личным мотивам, поскольку самоубийство Михаила Васильевича Арсеньева из-за любви к замужней женщине слишком многое определяет в судьбе его собственного семейства, но и не только поэтому. Его интересует характер, или, как тогда говорили, свойства, человека, способного лишить себя жизни из побуждений высшего порядка. Ни его собственный опыт самопознания, ни пример Гете убедительного разрешения сей психологической загадки не давали. Гете, чью биографию Лермонтов изучил в подробностях, хотя и подарил Вертеру историю своей любви к чужой невесте, в итоге, в отличие от своего героя, благополучно вывернулся из мучительной ситуации. Да еще и «отделался» от пережитых «страданий», описав свои любовные переживания в романе, принесшем ему, двадцатидвухлетнему, всеевропейскую славу. [27]
27
Главный герой «Странного человека» (в ответ на совет, который дает ему любимая девушка, – забыть ее) открыто ссылается на этот роман:
«Прекрасные советы! В каком романе… у какой героини вы переняли эти мудрые увещания… Вы желали бы во мне найти Вертера!.. прелестная мысль… кто б мог ожидать?..»
Советы Наташи Загорскиной повторяют почти буквально слова Лотты, пытающейся образумить, а главное, утишить страдания юного Вертера.
Сравните.
Лотта: «Вертер, только будьте благоразумны. Ах, зачем вы родились таким порывистым, зачем так страстно и упорно увлекаетесь тем, за что бы вы ни брались?.. Сколько разнообразных наслаждений дарят вам ваши знания, ваши способности, ваш ум! Будьте же мужчиной! Отрешитесь от своей несчастной привязанности к той, кто может лишь жалеть вас… Неужто во всем мире не найдется девушки вам по сердцу? Превозмогите себя, поищите… предмет достойный вашей любви, а тогда возвращайтесь, и мы вместе будем наслаждаться благами истинной дружбы».
Наташа: «Нам не надобно больше видеться; я прошу: забудьте меня! Это избавит нас обоих от многих неприятностей. Мало ли есть рассеяний для молодого человека!.. вам понравится другая, вы женитесь… тогда мы снова увидимся, будем друзьями, будем проводить вместе целые дни радости… до тех пор я прошу вас забыть девушку, которая не должна слушать ваших жалоб!..»
Предвижу резонный, с точки зрения правоверных документалистов, вопрос. Допустим, что история Михаила Сушкова и в самом деле отразилась в романтических драмах 1830–1831 годов. Но чтобы утверждать, что и братья Киреевские послужили Лермонтову в качестве «живой натуры», надо доказать, что он с ними был хотя бы шапочно знаком. Отвечаю: лермонтовский способ «творческого поиска и постижения жизни» этого не требовал. Я уже приводила реплику одного из персонажей «Странного человека», где тот дает развернутую характеристику Арбенина, но без первой фразы. А эта фраза не что иное, как указание на метод, которым пользуется и Лермонтов. Собравшиеся в доме графа гости обсуждают последнюю московскую новость: девушка, в которую был влюблен сошедший с ума Владимир Арбенин, выходит замуж за его ближайшего друга. Заходит, естественно, разговор и о Владимире. Мнения высказываются самые разные, одно противоречит другому. Одни утверждают, что Арбенин негодяй, другие – что он бонвиван: «так весел, так беззаботен, так будто сердце его было – мыльный пузырь». Вот тут-то и вмешивается в светское «болтовство» третий Гость, задавая Гостю номер один, тому, кто принимал Арбенина за человека с пустым, как мыльный пузырь, сердцем, иронический вопрос: «Вы, конечно, не ученик Лафатера?» [28]
28
Лафатер Иоганн Каспар (1741–1801), швейцарский писатель, автор популярного трактата «Физиогномические фрагменты».
Ссылка на швейцарского оракула и в данном тексте, и вообще не случайна. И не только потому, что Лафатер один из главных персонажей гетевской автобиографии. Гете то очаровывался им, то разочаровывался. Лермонтов не разочаровался. С оглядкой на Лафатера отпортретирован Григорий Александрович Печорин и в «Княгине Лиговской», и в «Герое» (см. главку «Максим Максимыч»). Лафатер упомянут и в письме Михаила Юрьевича к одному из однополчан в феврале 1841 года.
Метод, предложенный Лафатером, – лицо человека – зеркальное отражение душевного устройства, и чтобы читать сердце, надо научиться читать лицо – обещал кратчайший путь к загадке современного человека, соблазняя простотой и универсальностью.