Лестница в Эдем
Шрифт:
– Присоединяйся! Тренировка у тебя через час, так что поесть успеешь! И ты, светлая, тоже садись! Не маячь! – сказала Улита, взглядом придвигая Дафне стул и решительно толкая ее стулом под колени. – Я наконец поставила себе диагноз! – продолжала ведьма, вновь начиная заниматься индейкой. – В классическом случае (не в таком запущенном, как у меня!) бывает «утробобесие», а бывает «гортанобесие». «Утробобесие» – это когда ты готов есть постоянно, но что попало. Каша так каша, суп так суп – лишь бы натрескаться побольше. А «гортанобесие» – это когда можешь три дня голодать, если тебе не дадут чего-то
Дафна усомнилась, что у муравьев есть пупки, однако в дебри биологии решила не вдаваться.
– А у тебя что – «утробо» или «гортано»? – спросила она.
Секретарша вздохнула.
– У меня хуже. У меня улитобесие. Это когда хочется есть много, постоянно, но всякий раз чего-то определенного. Сейчас вот, к слову сказать, хочется индейки, так что я вам ее не дам. Самой мало. А вот лаваш можете взять. Ну или там хлеба… – она махнула рукой на большое блюдо.
На столе зазвонил деревянный, под старину, телефон. Улита лениво взяла трубку.
– Да, привет, Ромочка!.. И тебе!.. Ну почему, ты тоже сокровище! В каком смысле? Ну, во всех делах, где работают языком, а не лопатой, ты незаменим!.. Да, здесь! Сейчас позову! – проворковала она, без предупреждения швыряя трубкой в Мефа.
Даф заметила, что у Улиты выработалась уже привычка бросать, а не протягивать. Даже если человек стоял от нее на расстоянии полуметра, ведьма себя особенно не утруждала.
На этот раз Меф чудом успел уклониться, и увесистая трубка, пролетая, чиркнула его по скуле. Погрозив Улите кулаком, Меф подтянул к себе трубку за провод.
Меф не сразу осознал, что Ромочка и Ромасюсик – это один и тот же персонаж. Точнее, он осознал это, когда услышал в трубке марципановый голос:
– Прашечка хочет с тобой увидеться!
– А памятник с лошадкой она уже посмотрела? – с досадой спросил Меф.
Ему стало ясно, что Ромасюсик его одурачил: позвонил Улите, зная, что сам он на звонок не ответит.
– До памятника с лошадкой пока не добрались. У нас тут образовалось одно дельце. Так ты придешь? Что мне передать Праше, если я случайно ее увижу… Ой! Ухо! – Ромасюсик пискнул жалобно и печально.
Меф догадался, что провравшийся шоколадный юноша случайно увидел Прасковью раньше, чем смел надеяться. Когда железные пальцы очередной наследницы Тартара выпустили его ухо, Ромасюсик с новыми силами кинулся умолять Мефа немедленно приехать.
Слова извергались из него водопадом. Буслаев даже трубку от уха отнял, чтобы его не захлестнуло.
Есть такой тип поддакивающих женщин. Не душечка, а универсальная подлиза, которая, чтобы войти в контакт, раз по семь повторяет каждое слово собеседника. Улыбается при этом нежно и неискренно. Ромасюсик не был такой женщиной. Он вообще не был женщиной, если на то пошло. Но стоило послушать его или посмотреть на него хотя бы минуту, как такая женщина непременно вспоминалась.
– Что, достали тебя? А ты спроси у нее: «Прасковьюшка! Ты умеешь рисовать фломастерами свинью неблагодарную?» – толкая Буслаева ногой, жизнерадостно посоветовала Улита.
Меф скорчил Улите рожу. Голос Ромасюсика звучал то вкрадчиво, то визгливо, то умоляюще. Мефу чудилось, что шоколадный юноша бегает у
Не выдержав, он решительно потряс трубку, точно надеялся вытряхнуть из нее Ромасюсика со всей его болтовней. Выждав секунд пять, Меф вновь поднес трубку к уху и, твердо зная, что Прасковья прекрасно его слышит, хотя и дает ответ через другого, негромко окликнул:
– Прасковья! Ау!
На том конце провода моментально воцарилась тишина. Ромасюсик поспешно закрутил вербальный кран и притих, как зайчик.
– Прасковья! – настойчиво повторил Меф. – У меня совершенно нет времени! Давай так: ты соберешься с мыслями и четко сформулируешь, чего тебе надо, а я не менее четко отвечу, почему я не могу тебе этого дать! И на этом все! Точка!
После короткой паузы Меф услышал в трубке непонятный дребезжащий звук и догадался, что Прасковья разбила что-то о стену. Волна боли, ненависти, смятения на миг затопила сознание Мефа. Он поспешно коснулся спасительной руки Даф, она слегка пожала его ладонь, и волна отхлынула.
В динамике что-то хлюпнуло, и вновь воцарилась тишина.
– Что там у вас такое? – спросил Меф машинально.
На ответ он не рассчитывал.
– Ай донт ноу, – услышал он озадаченный голос Ромасюсика.
– Как не знаешь?
– Да так – не знаю. Она в другую комнату выбежала, – более-менее нормально произнес Ромасюсик. Он даже не кривлялся. Видно, случившееся потрясло и его. – В общем, как хочешь, но на твоем месте я бы пришел. Один или с этой твоей душехранительницей. Не пожалеешь! – добавил Ромасюсик.
– Почему?
– Ну хотя бы потому, что Праша тут светлого зацапала. Пока он еще жив. Так что передать: придешь?
Меф насторожился. Что-то подсказывало ему, что шоколадный юноша разнообразия ради сказал правду.
– Теперь приду. Но если окажется, что ты обманул…
– То мне в очередной раз ничего не будет! Ну все, покусики! Гуд бай, май лав! Целую в клювик, жду в гости! – вновь стал придуриваться Ромасюсик и бойко продиктовал адрес.
– «Каменноостровский» – сколько «н»? – спросил Меф, ища глазами ручку.
– Для таксиста это непринципиально. Скажи ему хоть четыре, только номер дома не перепутай! – сказал Ромасюсик и внезапно дал отбой.
Меф даже озадачился. Это был первый случай в мировой истории, когда шоколадный юноша первым прекратил разговор.
– Загадочная эта Прасковья! Она почему-то совершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращая Улите трубку.
– А что тебя удивляет? – сказала ведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре. Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое, буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая. Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивной дикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ей хочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ей нравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебе голову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь голову отрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.