«Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
Шрифт:
Занимаясь основной работой и пользуясь независимостью в свободе действий, я не упускал возможности при случае наведываться в родную Каширу. Там в отцовском доме жила мачеха. От Малинского аэродрома до Каширы всего пять-шесть минут лета, а из южной пилотажной зоны и того меньше. Обычно я снижался до бреющего, проходил над Окой и домом не менее двух раз, а потом покачивал крылом и крутой горкой с бочками уходил на один из аэродромов. Иной раз виражил вокруг Введенской церкви, после чего со снижением до крыш домов выскакивал чуть не до уреза воды. Слетаешь туда, и вроде как побывал дома, дал о себе знать. Бывало, после таких полетов и взгрустнется, что нет уже отца. Как бы ему было приятно видеть меня в воздухе! С тех пор прошло более сорока лет.
Одна из моих однокашниц, жившая недалеко от нашего дома, увидев однажды мою супругу, спросила у нее: «А правда, говорят, когда Олег в конце сороковых и начале пятидесятых годов прилетал в Каширу, то он мачехе, тете Лизе, сбрасывал в сад мешок с продуктами?» На что Полина ответила: «Вера, ты не разбираешься в авиации, иначе не говорила бы это. Ведь самолет не вертолет, который может зависнуть на одном месте и точно в заданное место доставить груз. На скорости около четырехсот километров на малой высоте не очень-то попадешь в такой небольшой садик, как наш, да и нужды тогда в продуктах не было. Ты же помнишь, в магазинах и на рынке все можно было купить». Над Каширой я бывал во все времена года. Особенно приятно было летать весной, когда Ока вскрывалась ото льда и начиналось половодье. Разливу реки, как известно, предшествует ледоход. Но иногда, когда лед толстый, а река извилистая, случаются заторы, которые угрожают населенным пунктам затоплением.
Особую неприятность разливы доставляли Коломне. В целях недопущения заторов их крошили взрывчаткой, что являлось небезопасным делом. Однажды решили воспользоваться авиацией. Местные власти обратились к военным с просьбой – нельзя ли разбомбить лед? Командование ВВС просьбу удовлетворило, поручив выполнение задания разведполку, летавшему на Пе-2. С заданием они не справились. Разведчиками они, возможно, были и неплохими, а вот бомбардировщиками неважными. Бомбы, сброшенные с горизонтального полета, в заданную цель не попали, а бомбить с пикирования они не умели. Ни одна из них в цель не попала, отбомбились не столько по льду, сколько по берегам реки. Когда об этом узнал командующий, то задачу с разведчиков снял и поручил ее нам, штурмовикам, поскольку для нас это более близкое дело и мы наверняка разобьем лед.
Задание Карякин ставил мне лично, как «знатоку» района Оки в той местности, что привело меня в восторг. Наконец-то можно выполнить настоящую работу, по которой давно уже соскучился. Сказалась фронтовая привычка: раз летишь с боекомплектом, значит, надо его употребить по прямому назначению, а не просто чтобы потренироваться. В район Оки на участке Дягелево – Ловцы я вылетел с двумя бомбами ФАБ-250. В начале Ловецкой луки обнаружил пробку льда. Здесь явно просматривался затор, который я и должен был разбить. С пикирования бросаю первую бомбу. Взрыв произошел точно в центре пробки. Высота поднявшегося столба воды вместе со льдом была порядка 100–150 метров. Прохожу на бреющем около берега, всматриваюсь, тронулся лед или нет. По отдельным вылезающим на берега льдинам вижу, что пошел. И тут неожиданно замечаю, как от прибрежных кустов к образовавшейся полынье плывет плоскодонка с двумя мужиками. Откуда они здесь взялись? Местное население предупреждено о бомбардировке, и ему в категорической форме запрещено находиться в районе затора.
Делаю еще один заход. Вижу, что они собирают глушеную рыбу. На запрет властей им, видимо, наплевать. Желание поживиться рыбой заставило пойти на риск. Мне надо было сбросить еще одну бомбу. Я хотел отработать по льдине, находившейся не так уж далеко от них. Покачиваю крылом, дескать, убирайтесь прочь. А они мне руками машут. Скорее всего, мой сигнал они поняли по-своему: видим, что ты нас видишь, как и мы тебя, поэтому и машем. Пришлось отойти подальше от намеченной льдины и сбросить вторую бомбу по другой. О выполнении задания доложил комдиву. Не забыл рассказать и о прохиндеях
Сколько раз мы летали на полигон Белоомут, столько раз убеждались, что как он ни хорош, а находится далековато. Будь он поближе к аэродромам дивизии, может, и не случилось бы несчастья с группой Конина. Мы знали, что километрах в пятидесяти от Подольска есть небольшой полигон Буриново, которым пользуются истребители для наземных стрельб. Однако те не хотели, чтобы на нем работали еще и штурмовики. После неоднократных обращений к командованию нам все же разрешили пользоваться этим полигоном, и он стал интенсивно использоваться всеми полками дивизии.
Для руководства работой и контролем результатов бомбометаний и стрельб требовался подготовленный представитель. При одновременной работе нескольких полков назначался кто-либо из управления штаба дивизии. Нередко этим делом приходилось заниматься и мне. Добирались мы туда на По-2 или Як-12. Там имелась небольшая площадка, на которую не каждый мог благополучно сесть. Из-за допущенных ошибок при заходе на посадку бывали случаи поломки машин. По этой причине посылать туда можно было не каждого.
В один из таких полетов я по какой-то причине задержался там до темноты и возвращаться в Подольск пришлось ночью. О том, что самолет По-2 не был подготовлен для ночных полетов, было для меня неожиданностью. Дело в том, что на нем не было источников питания. Ветровой генератор не работал, а аккумулятора на самолете вообще не было. Лететь ночью без включенных бортовых аэронавигационных огней в непосредственной близости от Москвы, вокруг которой большое количество гражданских и военных аэродромов и интенсивное воздушное движение, было грубейшим нарушением правил полетов. Я бы и не полетел, но лететь было надо. Дело в том, что на следующий день с утра я по служебным вопросам должен был прибыть в штаб ВВС округа, поскольку стал исполнять обязанности ушедшего на учебу в академию Афанасьева. Не быть там в назначенное время я не мог, поэтому пришлось идти на риск. Буриновский полигон постоянной радиосвязи с Подольском не имел, и сообщить диспетчерам в дивизию о своем вылете я не мог.
Взлетая с крохотной площадки полигона, я был уверен, что в Подольске аэродром будет подготовлен к ночным полетам, так как летали там почти каждую ночь. Но, подойдя к нему, старта не увидел. Вероятнее всего, полки летали днем, а сейчас отдыхают. В сплошной темноте делаю над аэродромом круг. Присматриваюсь к шоссейной дороге, проходившей в полутора сотнях метров от летного поля, для прикидки высоты пролета над полем. На нем ни единой машины – такая же темень, как и на поле. Хочешь не хочешь, а садиться придется. Не до утра же летать. В том, что сяду, я был уверен. Беспокоило меня другое: свободно ли летное поле, нет ли на нем каких-нибудь препятствий, в частности лошадей, которых конюхи близлежащих деревень частенько пасли в ночное время на летном поле. Чтобы показать им, что буду здесь садиться, и дать понять аэродромным диспетчерам о своих намерениях, делаю несколько проходов на малой высоте над аэродромом. Пока я делал круги, они вполне могли подготовить ракетницы, а конюхи отогнать лошадей. Ракет я так и не дождался и принял решение садиться без них.
Иной раз ночи бывают светлые, и, присмотревшись, можно что-то различить на земле. На этот раз темнота была такой, что уцепиться глазом не за что. Лошади не выходили у меня из головы после случая, происшедшего в полку на аэродроме Липицы, о котором мне рассказал Леша Савичев, бывший однополчанин-истребитель. На взлете во время разбега «спитфайр» столкнулся с небольшим табуном колхозных лошадей, оказавшихся на взлетной полосе по вине заснувшего конюха. Самолет при этом перевернулся на спину (скапотировал). Несколько лошадей погибли. Летчик отделался ушибами. Поэтому я больше всего опасался именно их. Самолет сажал на ощупь.