Летчик Мишка Волдырь
Шрифт:
— Теперь нет. Говорят, в семнадцати верстах вверх по ручью у них водопой, — следы видали. А прежде были и здесь. Мы в голодные годы пять кабанов и двух медведей съели. Да вот, еще месяца за два до вашего приезда я сам одного утопил.
— Как утопил?
Охотник, если у костра разговор поведет, — непременно врать станет. Так ужу них повелось.
— Иду я лесом, один и без ружья, — говорит Кирюха — и вдруг на меня, посреди бела дня, туша как вырвется! Испугался я насмерть и задал тягу. А он за мной — как камень с горы.
— Большой
— Здоровущий! Клычища — во! Я все сильней нажимаю, слышу — храпит за плечами. Я — вбок, и назад побежал. А он с разгону пролетел вперед, дал маху. Повернул, снова за мной, опять нагоняет. Опять я его таким же манером обманул.
— А ну, запнулся бы?
— Он бы меня в один миг смял. Только я бегаю прытко. Решил я его так к одному месту подманить — там обрыв крутой, а под ним вода. Только далеко туда, — ну, думаю, черта с два, догонишь! Пру это я — света не вижу. Две недели потом ноги болели.
— А кабан?
— Он в ярость вошел — чуть на деревья не налетает. Подлетел я к обрыву, ногу о сук пропорол, чувствую — кровь хлещет. А он по пятам— духом своим мне ноги обжигает. Эх, думаю, была не была! И в воду!
Ребята ахнули. Смолистый сук треснул и заиграл яркими языками.
— Нырнул я глубоко, и вбок, слышу — бух! — в двух шагах от меня пузыристым комом мой кабан туда же!
— В воду?
— В воду. Выплыл я, воду ему в сопатку хлещу; тут братишка мой подоспел, — как раз купаться пришел. Обрыв крутой, кабану не взлезть; а мы камнями наяриваем. Так и утоп.
— Так совсем и пропал? — ежась, спросил Мишка Волдырь.
— Зачем пропал? Мы его на берег выволокли, сколько дней потом свинину особачивали! Девять пудов — шутка ли?
— А не врешь ты? — спросил Ерзунов.
— Чего мне врать. Я тебе хоть завтра могу щетину его принести. Увидишь — в два вершка щетина.
Снова стало тихо. Где-то звонко и весело застрекотал сверчок.
— Не подгорела у тебя каша-то? — спрашивает Кирюха кашевара и тянет носом воздух.
— Маленько подгорела, — смущенно отвечает Чистяков.
— А то был у нас еще такой случай, — начал Кирюха, подсаживаясь поближе к котлу и вооружаясь большой деревянной ложкой. — Пошло нас человек двадцать ребят, — и железнодорожников, что на линии живут, и греков из Вишневки, собирать дикую черешню. Черешни здесь у нас в ущельях тьма, — поживете — сами увидите. Только дикие черешни высоки очень, собрать трудно. Вот мы и решили одну старую черешню свалить.
Она у самого обрыва стояла, так что ей жизни все равно был год-другой. А дерево громадное, с него одного ягод можно пуда два собрать. Только трудно так срубить было, чтобы в пропасть не упало. Случился тут черкес один, Ахметка. Ловко так он петлю на сук накинул, говорит — подрубайте с того конца. Рубили мы долго.
— Ну, — кричим, — Ахметка, берегись, как бы не раздавило.
Он в сторону за веревку тянет. Нет, дерево не идет. Еще
— Ух, ты!
Мы как завизжим — и бежать. Так никто и не видал, что с Мишкой сталося.
— И Ахметка убежал?
— Неужто нет?
— Чего ж это он на дереве сидел?
— Черешни обирал. Медведи до фруктов страсть как охочи, — ответил Кирюха, отваливаясь от котла.
— А я вот на кашу спец, — добавил он, ухмыляясь.
Тихо-тихо стало в лесу. Летучая мышь ломаным лётом пронеслась над костром.
XVII. Отважные охотники
Когда живешь на Кавказе, где в траве нет-нет, проскользнет змея, где по вечерам заводят песню шакалы, и дикие кошки таскают из курятника цыплят, — поневоле станешь охотником. Дядя Сережа в свободное от дежурств время с утра до ночи бродил по лесам с двустволкой, и ребята не отставали от него.
Самый храбрый из всех охотников — Шурка Фролов. Он запорол дикую кошку.
Дело было так.
Разыскал он где-то под кустом ржавый русский штык, длинный и трехгранный. Отточил его в иголочку и насадил на палку.
— Как по-твоему, Костя, этим штыком буржуйчика проколоть можно?
— Я думаю, можно, — отвечает Чистяков.
Ружье на плечо ходит Шурка гоголем и поет:
От Невы до Британских морей Красная армия всех сильней!И недаром поет: он даже приемы ружейные знает; потому что вместе с Чистяковым прожил больше двух лет при части ГПУ и даже в детском доме не расстался со своим старым шлемом.
Услыхал Шурка, что дикие кошки таскают в совхозе цыплят.
— Я, — говорит, — этому делу положу конец.
И сел караулить подле курятника.
Повезло ему, как никогда в жизни. Чуть стемнело— мимо курятника крадется кот — большой, серый, шерсть щеткой.
— Ах ты, гад ползучий! — крикнул Шурка и всадил в него штык так, что штык ушел в землю.
Кот как замяучит, как завизжит!
У Шурки руки ходуном ходят.
— Нужно, думает, приколоть получше, так — уйдет.
Выдернул штык, опять ударить хотел, только кот метнулся в сторону, будто его пружиной подкинуло, и пропал.
«Эх ты, растяпа, дикого кота упустил, — выругал себя Шурка — Все ребята смеяться будут».
Однако, штык ребятам показал.
Только приходит на утро молочница, что жила внизу у десятой версты. Молоко отмеривает и спрашивает тетю Феню:
— Не ваши это ребята моему Ваське бок ободрали? Может, и собаки, только собаки у нас все на цепях сидят.
Шурка услыхал это, слова никому не сказал. Только затылок поскреб. «Дурак я — подумал — дурак — сглуху поймал муху, кричу таракан».