Лети, светлячок
Шрифт:
– С Марой что-то?
Разумеется, они переживают. Сколько раз они срывались с места и мчались в больницу к матери? Одному богу известно, в какие неприятности могла угодить Мара. Все они тревожатся за нее.
Джонни и забыл, какими его сыновья бывают мнительными, даже сейчас, спустя почти четыре года. Трагедия никого из них не пощадила. С мальчишками он изо всех сил старался все делать правильно, но даже завяжись он в узел, матери им это не заменит.
– С Марой все хорошо. Это из-за Талли.
– А что с Талли? – переполошился Лукас.
Мальчики обожали Талли. Сколько раз
– Я пока толком ничего не знаю, но как только выясню, сразу расскажу, – пообещал Джонни. – Давайте-ка собирайтесь, чтобы Коррин вас не ждала.
– Пап, мы ж не маленькие, – буркнул Уиллз.
– Ты нам после футбола позвонишь? – спросил Лукас.
– Позвоню. – Он поцеловал обоих, взял с тумбы в коридоре ключи от машины и оглянулся на сыновей. Двое одинаковых мальчишек, которым пора бы постричься, в шортах и мешковатых футболках, стояли в коридоре и испуганно смотрели на него. Джонни повернулся и вышел на улицу. Мальчишкам все же по одиннадцать лет – уж десять-то минут они способны пробыть дома одни.
Он завел двигатель и поехал к паромной переправе. На пароме Джонни не выходил из машины и все тридцать пять минут нетерпеливо барабанил пальцами по обтянутому кожей рулю.
В десять минут седьмого он свернул на больничную парковку и остановился под неестественно ярким фонарем. До восхода еще полчаса, и город тонул в утренних сумерках.
Джонни вошел в такой знакомый вестибюль больницы и направился к регистратуре.
– Таллула Харт, – хмуро сказал он, – я ее родственник.
– Сэр, я…
– Как Талли? Не тяните. – Прозвучало это так резко, что женщина дернулась.
– Хорошо, – заторопилась она, – сейчас вернусь.
Джонни отошел от стойки регистратуры и принялся мерить шагами вестибюль. Господи, как же он ненавидит и это место, и его запах, такой знакомый.
Он уселся на неудобный пластиковый стул и стал нервно постукивать ногой по линолеуму. Шли минуты, и каждая понемногу выдавливала из него самообладание.
За прошедшие четыре года он научился справляться без жены, которую любил больше всего на свете, но это оказалось непросто. Воспоминания он гнал от себя – уж очень они ранили. Вот только здесь, в этом месте, память не прогонишь. Сюда он возил Кейт – на операции, химиотерапию и курс облучения, они провели тут долгие часы, уверяя друг друга, что рак их любви не помеха. Вранье. И правде в глаза они взглянули тоже здесь, в больничной палате. В 2006 году. Джонни лежал рядом с Кейт, обнимал, силился не замечать, как она похудела за год борьбы. В айподе возле кровати пела Келли Кларксон. «Некоторые ждут всю жизнь… такого мгновения».
Он запомнил лицо Кейти в тот момент. Боль жидким огнем сжигала ее тело, добиралась до каждого уголка. До костей, до мышц, до кожи. Морфия она принимала столько, на сколько смелости хватало, однако ей хотелось вести себя как обычно и не пугать детей.
– Я домой хочу, – сказала она.
Джонни посмотрел на нее, в голове билась одна-единственная мысль: она умирает. Правда подкосила его, на глаза навернулись слезы.
– К моим
– Я такие разговоры вести не готов, – сказал Джонни, хоть и ненавидел сам себя за слабость. В ее глазах он прочел разочарование.
– Мне бы с Талли встретиться, – сказала Кейти.
Он удивился. Его жена и Талли почти всю жизнь были лучшими подругами, но потом рассорились. Они два года не разговаривали, и за это время у Кейт обнаружили рак. Джонни так и не смог простить Талли – ни за ссору (а произошла она, разумеется, по вине Талли), ни за то, что сейчас, когда Кейти нуждалась в ней больше всего на свете, подруги рядом не было.
– Нет уж. Забыла, как она с тобой обошлась?
Кейт чуть придвинулась к нему, и Джонни заметил, какую боль причиняет ей каждое движение.
– Мне надо с Талли встретиться, – повторила она на этот раз мягче, – мы с ней с восьмого класса дружим.
– Знаю, но…
– Прости ее, Джонни. Если уж я простила, то и у тебя получится.
– Это нелегко. Она тебя обидела.
– А я – ее. Лучшие подруги ссорятся. И забывают о том, что важнее всего. – Она вздохнула. – Уж поверь, я понимаю, что на свете самое главное. И Талли мне нужна.
– С чего ты решила, что она придет? Уже столько времени прошло.
Превозмогая боль, Кейт улыбнулась:
– Придет. – Она дотронулась до его лица, и Джонни повернул голову. – Ты береги ее… Потом.
– Не говори так, – прошептал он.
– Она только с виду сильная. А на самом деле – нет. Пообещай мне.
Джонни закрыл глаза. В последний год он отчаянно пытался отодвинуть боль и подладить семью под новый жизненный уклад. Этот год он с радостью стер бы из памяти, вот только как – особенно сейчас?
Талли-и-Кейт. Почти тридцать лет они были лучшими подругами, и любовь всей своей жизни Джонни встретил лишь благодаря Талли.
Стоило Талли войти в их потрепанный офис – и Джонни голову потерял. Двадцатилетняя, полная страсти и огня Талли уговорила его принять ее на работу в маленькую телестудию. Он думал, будто влюблен в нее, однако это оказалась не любовь, а что-то другое. Джонни словно зачарованный ходил, ведь людей таких же ярких и живых, как Талли, он еще не встречал. Рядом с ней он чувствовал себя так, словно вышел на солнце, просидев перед этим несколько месяцев в тени. Он всегда знал, что ее ждет слава.
Когда Талли познакомила его со своей подругой, тихоней Кейт Маларки, Джонни ту вообще едва замечал: неброская и робкая Кейт просто покорно плыла за Талли. Только спустя несколько лет, когда Кейт впервые осмелилась поцеловать его, Джонни увидел в ее глазах собственное будущее. Он помнил, как они занимались любовью в первый раз. Ему тогда было тридцать, ей – двадцать пять, но какой же наивной она оказалась. «Это всегда так?» – тихо спросила она его.
Любовь накрыла его неожиданно, хотя он толком к ней и не подготовился. «Нет, – ответил он, не в силах соврать ей даже тогда, – не всегда».