Лети, светлячок
Шрифт:
– У тебя был отец-алкоголик, и ты справилась.
– Я вышла замуж, и у меня дети появились. Семья. А Талли считает, что, кроме Кейт, ее никому не полюбить. По-моему, она до конца еще не осознала утрату, но когда осознает, ей придется тяжко.
Талли поставила в проигрыватель диск, и в гостиной загремела музыка. «Рожден для неистовства-а-а» – лилось из колонок. Одни отшатнулись, другие смотрели на Талли с возмущением.
– Да ладно вам, – бросила Талли. – Кому-нибудь принести выпить?
Джонни знал, что надо ее остановить, но подойти не мог. Не сейчас. Еще рано. Каждый раз,
Подъем по лестнице совершенно обессилил его.
Возле двери в спальню близнецов Джонни остановился и собрал остатки сил.
«У тебя получится».
У него получится. Он должен. Дети там, за этой дверью, только что познали несправедливость жизни, узнали, каково это, когда смерть разрывает сердца и разбивает семьи. Объяснить им, поддержать их, исцелить – его обязанность.
Джонни вздохнул и открыл дверь.
Первыми ему бросились в глаза кровати – незаправленные, с грудой постельного белья с картинками из «Звездных войн». Темно-синие стены – Кейт сама их красила и рисовала облака, звезды и Луну – едва видны под рисунками сыновей и плакатами с их любимыми киногероями. На комоде выстроились бейсбольные и футбольные награды.
Бад, его тесть, устроился в круглом ротанговом кресле, в котором близнецы, когда садились поиграть в видеоигры, легко умещались вдвоем. Младший брат Кейт, Шон, спал на кровати Уиллза.
Мара с Лукасом сидели на коврике перед телевизором. Уиллз забился в угол и, скрестив на груди руки, сердито и равнодушно смотрел на экран.
– Привет, – тихо проговорил Джонни и прикрыл за собой дверь.
– Папа! – Лукас вскочил и бросился к нему.
Джонни подхватил сына и прижал к себе. Неловко заерзав, Бад выбрался из кресла и встал. В старомодном черном костюме и белой рубашке с широким синтетическим галстуком выглядел он старше своих лет и помятым. На лице темнели пигментные пятна, а за последние несколько недель еще и морщин добавилось. Глаза под кустистыми седыми бровями смотрели грустно.
– Ты побудь с ними. – Бад подошел к кровати и, похлопав Шона по плечу, сказал: – Просыпайся.
Шон вздрогнул, резко сел на кровати и озадаченно огляделся, но потом увидел Джонни.
– А-а, ну да… – И Шон следом за отцом вышел из комнаты.
Джонни слышал, как за спиной у Шона закрылась дверь. На экране супергерои бегали по джунглям. Лукас выскользнул из объятий Джонни и встал рядом.
Джонни смотрел на своих осиротевших детей, а те смотрели на него. Совершенно непохожие друг на друга, они и смерть матери переживали по-разному. Лукас, самый ранимый из троих, совсем растерялся и не понимал, куда именно подевалась мама. Уиллз, его брат, верил в силу и популярность. Он уже успел стать всеобщим любимцем. Эта утрата испугала его, а бояться он не любил, так что страх уступил место злости.
И еще Мара, шестнадцатилетняя красавица Мара, которой все давалось с удивительной легкостью. В их «раковый» год она замкнулась, сделалась тихой и сосредоточенной, словно если она затаится, если не будет шуметь, давать о себе знать, то неизбежность этого дня не настигнет их. Джонни знал, как
Впрочем, сейчас все они смотрели на Джонни с одинаковой мольбой. Они ждали, что отец заново сложит из осколков их разбитый мир и облегчит невообразимую боль.
Вот только сердцем и душой его семьи была Кейт. Это она, подобно клею, собирала их воедино, это она знала правильные слова. А он – что бы он ни сказал, все будет неправдой. Разве способны его слова помочь? Разве способны починить хоть что-нибудь? И как время, проведенное без Кейт, их излечит?
Мара вдруг вскочила. Сколько же в ней изящества, неведомого большинству девушек! Даже в горе она смотрелась изысканной и утонченной: черное платье, бледная, кожа почти прозрачная. Джонни слышал, как дочь прерывисто дышит, как тяжело ей вдыхать этот новый воздух.
– Я уложу мальчишек, – сказала она и потянулась к Лукасу: – Пошли, спиногрызик, почитаю тебе.
– Тоже мне утешение. Да, пап? – мрачно бросил Уиллз.
На лице восьмилетки появилось новое, печально-взрослое выражение.
– Все уладится, – проговорил Джонни. От собственной фальши ему сделалось тошно.
– Честно? – спросил Уиллз. – А как?
– Да, папа, как? – подхватил и Лукас.
Джонни взглянул на Мару, спокойную и бледную, словно высеченную изо льда.
– Поспите – и полегчает, – отрешенно произнесла она, и Джонни проникся трусливой признательностью к ней. Он знал, что проигрывает, что не прав – это он должен помогать, а не ему, однако чувствовал себя опустошенным.
Пустым.
Завтра ему станет лучше. И он постарается.
Но на лицах детей он видел грустное разочарование и понимал, что это ложь.
Прости, Кейти.
– Спокойной ночи, – сдавленно проговорил он.
– Папа, я тебя люблю, – сказал Лукас.
Джонни медленно опустился на колени и раскинул в стороны руки. Сыновья бросились к нему в объятия, Джонни крепко прижал их к себе.
– И я вас люблю.
Поверх их голов он смотрел на Мару. Высокая и стройная, та не двинулась с места.
– Мара?
– Уймись, – мягко сказала она.
– Мы маме обещали, что будем сильными. Все вместе.
– Ага, – нижняя губа у нее едва заметно подрагивала, – знаю.
– У нас получится. – Он и сам слышал неуверенность в собственном голосе.
– Разумеется, – вздохнула Мара и, повернувшись к братьям скомандовала: – Вперед, ложимся спать.
Джонни знал, что должен остаться, должен поддержать Мару, но слов не находил. Вместо этого он трусливо ретировался, вышел из комнаты и прикрыл дверь. Он спустился вниз и, не обращая ни на кого внимания, взял в коридоре пальто и вышел на улицу. Наступила настоящая ночь, но звезды скрылись под толстой пеленой туч. Свежий ветер трепал деревья у него на участке, и ветки в юбках листвы колыхались в танце. С веток свисали веревки с привязанными к ним банками-светильниками. В светильниках, полных темных камней, горели толстые свечи. Сколько вечеров они с Кейт провели здесь, под короной из свечей, слушая, как набегают на их пляж волны, и обсуждая мечты? Джонни пошатнулся и ухватился за перила.